Сибирские огни, 1962, № 2

— У каждого человека, Ласточка, есть свое собственное небо. И оно бывает разное. Если оно черное, гремучее, когда скрещиваются молнии, значит, человеку трудно, и он несчастен. Когда небо высокое, голубое, че­ ловек будто поднимается на крыльях. И он счастлив. Бывает небо серое, неприглядное, тогда человек просто существует, и про него говорят: «жи­ тель». — Ну, вот, я и есть «житель». Существую. — Неправда. В песнях ты была совсем другая. Я видел, как ты под­ нималась высоко-высоко в голубое небо. — Еще стихами начнете говорить. Пойдемте. Вам же надо вы­ спаться. — Выспаться успею. Хочу поговорить с тобой. — Что нам говорить? Кому польза от разговора? И опять она показалась мне далекой, как золотистое облако в зени­ те, постепенно тающее в пространстве. Она чего-то ждет. Внешне совер­ шенно спокойная, а внутри у нее бушует пламя. Глаза ее — то озаряются внутренним теплом, то вдруг становятся холодными, безразличными. Какая она красивая в этом бордовом платье. В ее красоте трепет жизни—с запахами леса, с пряным ароматом хвои, с таежными тропами... Я долго не мог заснуть. Ворочался с боку на бок и к чему-то прислу­ шивался. Где-то залаяла собака, спросонья, что ли? Потом что-то гулко треснуло. Может, земля от мороза? Или треснул угол старого дома? Л у ­ ны не было, но в два окна лился белый, безжизненно-холодный свет. На окне отпечатался узорчатый рисунок: листья диковинного, искри­ сто-белого растения. Звуки притихли. Тишина, тишина, тишина!.. «Затишье перед бурей»,— кто-то шепнул из подушки. Ко всем чер­ тям! Тишина может стать предвестником великой поэзии, великих откры­ тий и мудрости людской. Кто-то плачет. Еще чего не хватало! Ну, что за беспокойная ночь? Единственный гость в гостинице, и тому нет покоя. Или мне показалось? Нет, слышится самое настоящее рыдание. Оно сочится из стены. Тут где- то была дверь, потом ее заколотили, побелили, но ниша еще видна. Кося­ ки, филенчатые выпуклости. Из-за этих дверей раздается рыдание. Ба! Д а ведь там комната Гути. Это она плачет. Жду. Рыдания не стихают. Посмотрел на часы при свете спички. Сем­ надцать минут четвертого. Глубокая ночь. Что я лежу! Неужели я 'настолько оледенел, что меня не могут под­ нять с мягкой постели даж е рыдания? В темноте оделся и потихоньку прошел через большую комнату в прихожую, постучал в дверь комнаты Гути. Меня встретил испуганный Вовка — подросток лет тринадцати. — Что вам, дяденька? — шепчет Вовка, вытаращив светлые глаза. Забавный мальчишка. Уткнувшись лицом в подушку, в том же бордовом платье, всхлипы­ вает Ласточка. Тихо вошел в комнатушку и прикрыл дверь. — Что она плачет? — спрашиваю шепотом. — Не знаю. Она часто так. Как выступит в самодеятельности, так потом плачет. Я привышен. — Не может же быть, чтобы так просто плакала? — Зачем — «просто»? — мигает белыми ресницами рыжий Вовка.— Она по Гешке Шошину плачет. Завсегда по Гешке Шошину. Комнатушка маленькая, с одним окном. Узкая железная кровать с двумя подушками, на которой лежит Гутя, поджав под себя ноги. Соору­ жение из упаковочных ящиков, накрытое матрацем и теплым одеялом,—