Сибирские огни, 1962, № 2

— Произошло такое крушение. Беда приключилась со студентами, которые работали в совхозе на уборочной. Под конец сентября, так. Со­ брались студенты уезжать, а машины у Бурлакова на вывозке хлеба. А студенты жмут: вези, и баста! Што делать? Подвернулась машина, а шо­ фер неумелый, по дорогам Харламовским нетасканный. «Я, говорит Бур ­ лакову, не имею права везти людей по такой дороге. У меня и так, гово­ рит, машина перевертывалась». Ну, да разве Бурлакова можно убедить? Если сказал — выполняй. Другой линии он не знает. Вот и повез тот шо­ фер студентов на станцию. А тут — грязища, и — рраз ,— полозья кверху, то исть — колеса. Машина перевернулась. Шофер успел выскочить из ка бины. А среди студентов есть жертвы. Ну, шофер пояснил следствию: так, мол, и так было дело. Человек я городской, в совхозе первый раз на убо­ рочной, а вот спросите с директора, как он мог послать меня отвозить студентов, да еще столько человек!.. Призвали Бурлакова на бюро райкома. Протирали в прениях от семи, вечера до вторых петухов. Исключили из партии, сняли с директорства, и рухнула вся его линия! И, окромя всего, под судом. Люди погибли да по­ калечились, не шутейное дело! А разве может Августина Петровна под. такое наваждение не воссочувствовать Бурлакову, с которым, можно ска­ зать, жизнь прожила, детей нажила и все такое, семейное? Не может Потому как сам Бурлаков машину не перевертывал. Ну, да мне Бурлако­ ва не жалко. Он, вишь, людей не пожалел, а машину пожалел... Он же, как бы вам пояснить, и через меня перешагнул!., , — Через вас?! — А то как же? Через что я не имею партизанской книжки? Через- Бурлакова! Слыхали, как он парнишкой попал к партизанам? С того и: пошло. Кравченко взял его к себе, как вроде вестовым, а так — в секрет­ ности держал. В большой секретности! Через Бурлакова я и передавал полные пояснения, что и как происходит у белых. А тот Федька, Бурлаков то исть, докладывал Кравченке. Кумекаете? Окромя Федьки да самого Кравченки, про меня никто ни слухом, ни духом не знал. Живо бы меня разоблачили, кабы знали все партизаны. И што ты думаешь? Когда пар ­ тизаны метнулись через тайгу в Урянхай, остался я в тылу с беляками, у того самого полковника! Потом в побег ударился, да к себе в Клюквен­ ную. Так и таился, пока не заявились красные. И тут — поруха. Сообщи­ ли, что я у белых отирался, меня и сграбастали за милую душу. Посадили: честь честью. Я то, се, не верят, а запроса Кравченке не делают. Мало ли таких случаев приключалось в ту пору!.. Упекли меня на семь годов в тюрьму. Сижу и мыслю раскидываю, как мне выкарабкаться да в почет войти. Одна линия — через Федьку Бурлакова!.. А где тот Федька? Сыщи ветер в поле!.. Сижу. Год, два, три, ишшо четыре месяца, и на слабоду выпустили. Приехал в Клюквенную, в Камарчагу — нету Федьки Бурлакова , а сам Кравченко к той поре помер. Вот беда-то!.. Так и сгило мое парти­ занство. Глядь: заявился в Харламовск Федор Никанорович Бурлаков при большой должности в нэкэвэдэ. Шишка! Иду к нему. Так и так. Федор Никанорович похлопал меня по плечу, милостиво угостил папироской, апосля толкует: «Живи, дядя Ананий. Я тебя не трону»,— говорит. «А как же мое партизанство?» — спрашиваю. А он мне: «А у тебя, грит, есть какие документы от Кравченко? Письмо ли, бумажка какая?»— «Какой же может быть документ, когда я в секретности находился и все доклады передавал через тебя, словами, а не на гумаге?» — «Тут, говорит, ничего- не попишешь. Слова к делу не пришьешь. Живи, говорит, и сам про себя знай, что ты пользу оказал для революции».