Сибирские огни, 1962, № 2

хо, то вспыхивая от нового вопроса, то потухая, и тогда все ждут, кто не из ленивых подбросит хворосту в костер. Гутя-дочь, наконец-то, выползла из своего убежища и забралась на цветастый диван, подогнув ноги, накинув на них пуховый платок. Вижу из-под шали забинтованную левую ступню. Жалею Гутю и не понимаю, как она могла кинуться с пятимесячным ребенком на руках. Мне жут­ ко — с грудным ребенком! Маленькая рука Гути свисает с подлокотника дивана, но я вижу эту руку, как она покачивалась надо мной в вагоне... С чем она прощалась? С грезами первой и трудной любви? Но нет, не видно по глазам Гути, что­ бы она отмахнулась от Гешки Шошина! Она и сейчас с ним, где толь­ ко? О чем она так задумалась? Что в ее сердце — кипяток или холодная вода остывающих чувств? Д а нет же, нет! В глазах ее искры ожидания и надежды!.. — Я тебя спрашиваю, Гутя,— повторяет мать, и Гутя, вздрогнув, смотрит враз на всех, на неприбранный стол с остатками чая в стаканах, на меня, вопросительно и колюче, потом уже на мать. — Что, мама? — Чай пить будешь? — Спать хочу. Темин тоже укачал на руках маленького Темина с пухлыми ручонка ми, гологолового, розового, как ломоть арбуза. Хозяева переглянулись: куда определить гостя? Я подсказал: вот сю­ да, в столовую. Я много курю, плохо сплю, часто встаю, надрывно каш ­ ляю и буду только всем мешать, если меня положат на диван в комнате Теминых, где стоит детская качалка. Ночь на чужой постели всегда неуютная, жесткая, и ты ее стараешь­ ся поскорее пройти, но она тянется долго, и ты ее ощущаешь боками, спиной, шейными позвонками и никак не можешь заснуть. То шебаршат сонные куры под шестком, то кот за чем-то прыгнул, то от подушки пах­ нет паленой резиной, то в дверь из сеней тянет холодом. И до чего же на­ доедливо пощелкивает железный пятачок маятника на стене! Протянуть бы руку, придержать фарфоровую гирьку, чтобы маятник обессилел, но я ведь гость! Терпи, дружище! Лежу, а маятник — тики-так, тики-так-эдак. А, чтоб тебе! Перевернулся на бок, лицом к двери в соседнюю комнату. Подперев ладонью щеку, Мария сидит у стола: уставилась в откры­ тую толстую, как кирпич, книгу. Но страниц не перелистывает, видно,, смотрит не в книгу, а в глубину тревожного времени. И в этом тревожном времени чаще говорят о холодной войне, об атомных и водородных бомбах, припоминают Хиросиму и Нагасаки, Ос­ венцим и руины Берлина и редко, очень редко — про материнскую ласку, про ребячий коклюш, про вес новорожденных. Про обычное, вечное, нетленное, как любовь и жизнь — не по радио, а от живого человека хотелось бы услышать надежное слово этой жен­ щине и потому, может, украдкой взглянула в мою сторону. — Не спите? — тихо, очень тихо спросила она. — Да нет. Привык ложиться поздно. — И я тоже,— поднялась хозяйка и оглянулась. Р аздавался моно­ тонный храп Темина и стон ветра на улице. Вздохнет и опять притихнет. Точь-в-точь живой кто. — Просто неудобно, что вы легли в передней,— промолвила она и остановилась в дверях.— Может, перейдете на диван? Сейчас же постелю. — Д а что вы беспокоитесь! Тут прохладно, и к тому л?е я курящий.