Сибирские огни, 1962, № 2

пять дней как хочешь, так и крутись. Впроголодь. Если бы Геша не лю ­ бил меня, он бы ругался. А так только смеется, да целует, да на руках носит по горнице, в которой жили. Возьмет меня вместе с Сашей и бега­ ет как очумелый. Хозяйка даж е ворчала на него, что он меня балует. Не баловал, а любил. И любит, любит! Я верю, что он меня любит. Он еще вернется, и тогда все узнают, какой он человек! Я верю, верю, мама! Ес­ ли он меня позовет, я пойду с ним хоть на край света! Ой, мамочка! Саша умер! Мой Саша умер! А я ничего не знала и все думала, что он в круглосуточных яслях, как мне говорили. А он умер, умер, давно умер! Мамочка, что же мне делать? Вчера санитарка проговорилась той Марусе, у которой перелом руки. Мария мне сказала. Я сразу кинулась к врачу в кабинет. Ох, мама, мама!.. Саша умер еще в ноябре, когда у меня было воспаление легких, и врачи от меня скрыли. И я его даже не видела, мамочка!.. Я теперь совсем, совсем одна!.. И Геши нет, и Саши нет...» Вот что было в тетрадке Гути. 5. ОЧ ЕНЬ МИЛАЯ Ж Е НЩ И Н А Время!.. Мгновения, минуты, часы, недели, месяцы и годы, годы!.. Моя Гутя давно уже не прячется под скатерть, свисающую со стола... Потчует меня малиновым вареньем — «хорошо от простуды», хотя я и не думал простывать; и сердце что-то ноет, щемит, покалывает, и я готов бежать из застолья сам не знаю куда, чтобы избавиться от н ар а ­ стающей тоски. Не могу понять, что со мною? Или в мою дверь постучалась старость, и я увидел ее не столь привлекательное, но мудрое лицо, успел захлоп ­ нуть дверь, но она шепчет через замочную скважину: «Я жду, когда ты откроешь». Д а хоть ты сдохни там, за дверью, я не открою тебе. Иди ты, иди прочь! Но она не уйдет, я знаю. «Я пришла в свою квартиру». Моя душа — ее квартира. Уверен, она поднажмет на дверь или, может, слу­ чай поможет, так или иначе займет свою жилплощадь, и тогда... Тогда мне придется быть осторожным, считаться с характером неторопливой хо­ зяйки. Ну, а пока!.. Я не хочу тушить в сердце трепетное волнение от бли­ зости моей давнишней Гути. Я не вижу паутинок возле ее задумчивых глаз, глубоких морщин на шее. Хочу ударить в бубен, пуститься в пляс. Пусть она хохочет, Гутя, и ярко светится, как утренняя зорька, но не бор­ довая заря на закате. И пусть ее старшая дочь, Мария, «очень милая женщина», не глядит так недоуменно, подняв брови, то на меня, пришель­ ца, занесенного ветром Времени, то на мать, как бы подглядывая за нею — «уж что-то мама чересчур раскраснелась и разулыбалась», читаю ее мысль. И пусть тихий, застенчивый, щупловатый и неловкий Темин с маленьким Теминым на руках не подбирает так осторожно слова, как бусы на нитку, а говорит запросто. Не надо скрытничать! Мы здесь не чужие. Но ничего такого нет. Ни страсти, ни бубнов! Неторопливая, вязкая застольная беседа журчит умиротворенно ти­