Сибирские огни, 1962, № 2

Бурлаков круто повернулся к жене. — И ты тут? Может, это вы вместе с дочерью удумали подсказать Шошину сочинить пасквиль? Спрашиваю! Улучив момент, дочь бросилась к двери. Бурлаков не успел ее схва­ тить и выбежал на крыльцо, но дочь была уже за калиткой. — Ты-ты, я с тобой еще поговорю! — грозился Бурлаков с высокого крыльца. Дочь ответила через калитку: — Ты боишься Шошина, потому что он видит, какой ты есть предсе­ датель райисполкома! Все видят, какой ты есть! Как будет сессия, тебя снимут, снимут! И ты не будешь издеваться! Укоротят руки! Вот узна­ ешь потом!.. — Вон! Вон! Ко всем чертям! И чтоб ноги твоей не было в доме! — И не вернусь, не вернусь, не беспокойся! Я тебя ненавижу, нена­ вижу! И ты мне больше не отец! Никогда не отец! Никогда! — И убежала. Бурлаков постоял еще на крыльце, придерживаясь рукою за столбик и жадно хватая ледяной воздух. Ушла, паскудница! И пусть катится на все четыре стороны! ...И еще одна ночь. Та, морозная, в ноябре прошлого года. Как он мог бросить ее, Гутю, Геннадий Шошин? Она все еще не верила, что он ее бросил с ребенком на руках. «Нет, нет! Он погорячился. Я должна сказать ему, что мы победим, победим! Только он должен поверить в свои силы». И гналась, гналась за Гешей сквозь ночь, мороз и мглу. Если бы не тот сугроб в Мамушкиной криву­ лине, где шофер прокопался часа три! Если бы не тот сугроб!.. ...Субботин оставил ее на вокзале. Но разве она могла сидеть и ждать следующего поезда?! А гудки звали, звали! Паровозные гудки. «Я должна, должна, должна!» — шептали ее пересохшие губы, и гла ­ за ее казались дикими, отпугивающими. Ее сторонились пассажиры, а к а ­ кая-то женщина обмолвилась: «как вроде ненормальная», — и эта, слу­ чайно застрявшая в мозгу фраза ; толкнула Гутю прочь из вокзалэ, на перрон. «Я с ума сойду. С ума сойду, если не догоню Гешу!» Она не помнит, как кутала в одеялишко маленького Сашу, прямо на ветру, на перроне, она не помнит, как спрашйвала у какого-то мужчины про какие-то станции на пути к Красноярску (зачем они ей понадоби­ лись?!), не помнит, как зашибла колено о подножку товарного вагона, когда лезла в ледяную пустоту и во мрак. Но ведь кто-то сказал ей, что порожняк пойдет именно в Красноярск? Она же могла уехать в противоположную сторону! Значит, с кем-то р а з ­ говаривала? Кого-то спрашивала? Августа Петровна так и не узнала всех подробностей. Три месяца и четыре дня от Гути не было ни слуху, ни духу! Д евяно ­ сто шесть дней! И каждый из этих дней в сердце матери вырубил свою памятку. И вдруг Августа Петровна получила в толстом конверте тетрад ­ ку дочери. Ту самую тетрадку, которой она потрясала перед носом оторо­ певшего Бурлакова. Позже я прочитал тетрадку Гути. Когда-то давно, еще в детстве, в той же деревушке Потаповой, я шел возле Енисея под яром, испещренным дырками — гнездами ласточек. И вдруг вижу: в песке барахтается комочек. Это была ласточка с подбитым крылом. Дробиной перебило, наверно. Я держал ласточку в ладонях, и мне было жаль птаху. Я отнес ее в деревню и отдал одной девчушке. И