Сибирские огни, 1962, № 2

— На репетицию? — и брови Бурлакова сплылись, как два рыжих берега. — Разденься... и садись за домашние задания. — Я сделала. — На тройку? — У меня никогда не было троек. — Давай дневник! В дневнике оказались одни пятерки, но была приписка классной ру­ ководительницы на страничке за 7 декабря 1955 года. «На уроке химии была невнимательна, разговаривала». Короткий палец Бурлакова уткнулся в страницу дневника: — Что еще были за разговоры, спрашиваю! И еще одна заметка на странице от 11 декабря 1955 года: «На уроке английского разговаривала». — Да ты, голубушка, окончательно разболталась! Что еще за разго­ воры на уроках, спрашиваю! Дочь вытянулась в струнку. И лицо, и шея, и сама стала до того то ­ ненькая, будто ее стянула петля. Она знала, видела, понимала, что отцу нужна просто придирка, чтобы не пустить ее в клуб на репетицию круж­ ка самодеятельности. Но что же молчит мама? Она вечно молчит, учи­ тельница той же средней школы, где учится Гутя. Всю жизнь молчит пе­ ред Бурлаковым. Вот она сидит сейчас в горнице и даж е не подает голоса в защиту дочери. Бурлаков поднялся из-за стола, одернул гимнастерку под ремнем и двинулся к дочери. Широкий, как Сапун-гора. Волосы русые, жидкие, и лоб срезан вверх, будто кто стесал. Глаза маленькие, пронзительные, и руки тяжелые, увесистые. Гутя видит отца во весь его «председатель­ ский» рост и немеет, наливаясь жгучей ненавистью к этому человеку. Она должна сказать, что ее ждут девчата и ребята в клубе, но язык у нее при­ сох, что ли. — Раздевайся, говорю. И предупреждаю: если ты еще хоть раз встре­ тишься с проходимцем Шошиным, пеняй на себя! Слышишь! — Шошин... Шошин... не проходимец, — пролепетала Гутя. — Што-о-о? Может, ты ему подсказала, как сочинить грязную кле­ вету на отца? Спрашиваю! Ты знала , что он готовит тот пасквиль на ру­ ководящих и ответственных работников! Ты это все знала! Вы там спе­ лись с этим проходимцем! Как же ты смела молчать, спрашиваю! Как ты смела клеветать на отца, паскудница! — Я не клеветала, не клеветала!.. — Врешь! Ты все знала! Мне это теперь совершенно точно извест­ но. Хорошаев говорил. А ты знаешь, какие у нас взаимоотношения? Те­ бе известно, что мы с Хорошаевым завоевывали советскую власть в тяж е­ лые годы гражданской войны! Тебе известно, что твой отец в пятнадцать лет был уже красным партизаном и дрался с белыми! Вг> имя чего мы дрались с белыми, спрашиваю?! Чтобы какой-то сопляк, проходимец Шошин оплевал руководящих работников? Не выйдет! Вырвем с корнем и выбросим ко всем чертям всех шошиных! Ясно? И тут дочь не стерпела, кинула в лицо отца: — Шошин... Шошин — не проходимец! Он, он — настоящий!.. А этот Хорошаев, который в Потребсоюзе, — взяточник и пьяница, вот. Хоть он партизан был, а — взяточник, взяточник. И ты его покрываешь. Это все, все знают! Бурлаков схватил дочь за воротник пальто, когда она кинулась к две­ ри, и одним взмахом швырнул ее на пол. «Паскудница! Паскудница!» Из горницы выскочила Августа Петровна. — Не смей! Не смей! — крикнула она.