Сибирские огни, 1962, № 2

— Мама! Мама!.. Лучше бы я там умерла!.. Зачем ты меня привез­ ла, мама!.. И еще чей-то тихий голос: — Ты разве не видишь, отец, в каком она состоянии? Она же сама не в себе!.. , — «Сама не в себе»! — перебил Бурлаков. — Как она докатилась до такого состояния, спрашиваю! — Из-за тебя, из-за твоего деспотизма докатилась до такого состоя­ ния, — узнал я голос Августы Петровны. — Это ты, ты убил ее ребенка!.. Это ты заел Шошина!.. Разве одного Шошина? Ты же вечно терпел толь­ ко подхалимов и таких же горлодеров, как сам. Какой ты ей отец? Был ли ты когда-нибудь отцом? Ты был трусом! Ты вечно запугивал меня вся­ кими страхами и хотел бы, чтобы и дочь была у тебя под пяткой! Не вый­ дет. Только я могла терпеть тебя столько лет. Из-за малодушия. И я прошу тебя оставить нас в покое! Ни в твоей опеке, ни в твоих милостях мы не нуждаемся. Иди же отсюда, иди! — Я в доме у дочери! У моей дочери! А ты здесь, голубушка, квар­ тирантка!.. — Папа, папа! Как тебе не стыдно?! Кто это? Ах, да! Старшая дочь, наверное. В этот момент Августа Петровна, все еще в шубке, с шалью на пле­ чах, выглянула из горницы и попросила: — Прошу вас, войдите! И вот мы встретились. Бурлаков и я. Он повернулся ко мне — крупный, пожилой, с бурым обветренным лицом, с квадратными челюстями, в меховой дошке, в фетровых сапо­ гах, чем-то похожий на тяжелое орудие. Между бровями глубокая мор­ щина, как рытвина..Такая рытвина залегает у тех, кто постоянно сжимает брови и смотрит исподлобья. На лбу не столь заметна резьба морщин, чем на щеках: они иссечены рубцами, особенно вокруг тонких губ. Глаза темные, глубоко сидящие, цепкие, как головки осеннего репья. Все это я увидел враз, объемно, в мгновение. Августа Петровна показала на Бурлакова: — Этот человек — Бурлаков. Прошу вас, узнайте у людей, что это за человек. Поговорите с теми, кому Бурлаков поломал жизнь, как вот Геннадию Шошину. Узнайте, как он расправлялся со всеми, кто пробовал его критиковать. В прошлом году его сняли с председателей райисполко­ ма, и он теперь директор совхоза. Но разве человек, который любит толь­ ко себя и заботится только о своем служебном положении, может быть директором?! Этот человек довел вот до такого состояния собственную дочь! — Августа Потровна кинулась к письменному столу, достала какую- то тетрадку. — Вот тут записано!.. Это крик отчаяния!.. Я, как учительни­ ца, как мать, считаю, что таких людей терпеть нельзя! Нельзя! — Мама! Мама! А, вот она! Старшая дочь. Кроткое, испуганное лицо и карие глаза, отцовские. — Не перебивай, Мария! — Тэкс! — вздохнул Бурлаков. — Он ничему не научился, этот человек. Решительно ничему! — Тэкс! — Бурлаков взял шапку со стола, надел и, круто повернув­ шись, пошел прочь. Гутя лежала на плюшевом диване, свернувшись комочком и спря­ тав лицо в руки. Ее худенькие плечи вздрагивали. Рядом с нею присела старшая сестра, Мария. Как не похожи они друг на друга, сестры. — Видите, какое счастье выпало на мою долю, — горестно прого­ ворила Августа Петровна. — Не обижайтесь на меня, пожалуйста, что я