Сибирские огни, 1962, № 2
Я знаю: над головою плавает золотистое облако, похожее на волосы Гути. Теперь я вижу Гутю в переливчатом сиянии высоких облаков, слы шу в пении птиц, в шуме желтых берез. Архимандрит тоже на пашне, он пожирает отаву на обширной ме же, разделяющей нашу полоску от двадцатидесятинной пашни Скрипаль- щикова. Невдалеке стрекочут две жатки Скрипалыцикова. Машут дере вянными крыльями, пригибают рожь к полотну жатки, а потом, срезан ную, скидывают с полотна охапками. Перетяни перевяслом — и готовый сноп. Вот это интересно! Не то что нудный серп. Жнешь, жнешь, а снопов на полосе— раз, два, три, четыре. Поздним вечером, усталые, бредем с дедом в берестяной стан к дым ному очагу. Мать ушла в деревню — дома малый братишка и сестренка—• кормить надо. А я — мужик, гну хрип на пашне. — Ты думаешь как, Алеха? — начинает разговор дед,— Вот, мол, жну я рожь, а Скрипалыциковы пощелкивают на жатках! Оно так. У од них богатство, у других — холщовые шаровары на двоих. Вот и мотай на ус, как устроить жизнь. Мой дед, который кандалы тащил до самой Си бири, а потом, когда убежал с медного каторжного рудника и объявился у инородцев под другой фамилией, тоже помышлял, как перестроить трудную житуху. С того и пошли революции. Одна, другая, третья. Д у маю так: советская власть укоротит руки Скрипалыциковых. На то она и советская. Погоди, настанет такое время. Не на моем, т ак на твоем веку. Подобные речи деда утешали немножко, но все-таки как трудно жать рожь серпом! На другой день к обеду мы дожали рожь, и мать сплела в углу поло сы отжинную бороду, а дед, приговаривая побасенки, совершил круг воз ле бороды, чтоб на будущий год на этой же полосе уродилась умолотная, ядреная, колосистая рожь! Я не стал дожидаться, когда дед заложит Архимандрита в телегу и поедет домой — к вечеру еле доплетутся. Махнул вниз по Талгату, по го ловокружительному спуску, прямиком в деревню. Гутя ждала меня. Она ждала! Я видел, как она вспорхнула с з ав а линки дома Скрипалыциковых и пошла мне навстречу — румяная, лег кая, улыбчивая. Мне стыдно — кругом были ребятишки и кричали, чтоб я «выкинул номер». Одни требуют, чтобы я на голове прошелся, другим надо, чтобы я свистнул на всю улицу, третьи требуют про Земфиру-цыган- ку. «Алеха, Алеха, Алеха!» — несется со всех сторон, и я готов схватить палку, чтобы разогнать холщовую, босопятую толпу поклонников моего таланта. — Идите вы! Идите отсюда! — отбиваюсь я от ребятишек, а Гутя посмеивается. Потом она зовет меня в ограду Скрипалыциковых. Только за нами захлопывается калитка с железным кольцом — с улицы несется: Ухажер, ухажер, Ухажер — корыто! У тебя, ухажер, Морда вся побита! Я хочу выскочить за калитку, но Гутя схватила меня за руку. «Не на до, Алеша,— пропел ее голос.— Ты же сам их приучил к своим «номе рам», вот они и просят. Если не будешь показывать «номера», они сами отвыкнут». В дом Скрипалыциковых я не пошел. Знал, как меня встретит набож ная старуха, сморщенная, как голенище бахила. Позвал Гутю за Жулдет. «Там красивый лес. Сосны такие высокие, высокие и берега Енисея кру тые, с ласточками». Она согласилась пойти, отпросилась у тетушки-учи-
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2