Сибирские огни, 1962, № 2

быть! Мне стало до того жарко, что на лбу выступил пот. Хочу войти в ча­ совню и боюсь. Аж зубы цокают. Мало ли чего не говорили про часовню! И что там ночами подавал скорбный голос протопоп Аввакум, и Марфа- посадница орала благим матом, и черти там бесновались в зимнюю пору, и ведьмы устраивали шабаш. Она остановилась в раме дверей. Ее белое батистовое платье свети­ лось от солнца до того ярко, что больно было смотреть. Синие глаза. Си­ нее неба, синее воды в Бездонном озере Покровского бора, где я однаж ­ ды чуть не утонул. Шея высокая. Чуть вздернутый носик, белые зубы, упрямо вскинутый подбородок, и сама тоненькая. На щеках и переносье веснушки. Поблекшие, осенние, но еще не ушли совсем. Сперва она гля­ дела удивленно, потом губы ее тронула улыбка. — Это ты ехал на голове? И голос! Я еще не слышал, чтобы так красиво, певуче выговарива­ лись обыкновенные слова. — Ты будешь клоуном, да? Парнишки говорят, что ты — клоун. Те­ бе нравится быть клоуном? Молчу. Я вижу ее, вижу, вот что важно! Она все еще стоит в дверях. Батистовое платье со складочками. Полуботиночки, какие не сошьет ни один деревенский сапожник. Руки, голые по локоть, кажутся медными. — Ты немой, да? Что я мог ответить? Собственные слова показались мне до того скуд­ ными, истоптанными, деревенскими, что я готов был провалиться до ры­ жих гробов, на которых стояла часовня. Не знаю, как у меня вышло, но я вдруг ни с того ни с сего начал читать наизусть «Братьев-разбойников». Не стая воронов слеталась На груды тлеющих костей... Н а ее пухлых губах растаяла улыбка, и глаза округлились и не мигали. Веснушки ярче выступили на переносье, а на щеках совсем исчезли: щеки залились таким густым румянцем, что только зубы сверкали. А я читал, читал — довольный, разгоряченный, неукротимый, воображающий, что и сам из той же шайки разбойников: Зимой, бывало, в ночь глухую Заложим тройку удалую... И я мчусь, мчусь с разбойниками куда-то в соседние деревни — в Даурск, Езагаш , в Караул, в Дербино, Покровку, к самоходам в Смоленку, и мы — рубим, рубим, грабим богатеев, а потом с гиком и свистом мчимся по какой-то улице и заезжаем в чей-то богатый дом: Хозяйку громко вызываем Вошли'— всё даром: пьем, едим И красных девушек ласкаем... Она не смела перебить меня — разбойника. Стоит в дверях не шеве­ лясь. А меня несет, несет, как ветром. Не зря же я ночами с восьми лет просиживал над Пушкиным. Я его любил, воображал, что ом разговарива­ ет со мною своим голосом из книги и что мы с ним—единоутробные братья, что ли. Случалось, дедушка отбирал лампу, тогда я забирался в подполье и там , при свете коптилки, зубрил поэмы Пушкина. Я их шептал во сне и наяву. Я их громогласно орал на всю деревню. Я хотел, чтобы все, ре­ шительно все — и старые и малые — знали стихи Пушкина и жили Пуш­ киным. И я видел, что и она — племянница новой учительницы, захвачена Пушкиным, как ураганом. Сидим и ждем. Одйн уж тонет...