Сибирские огни, 1962, № 2
...Вслушиваясь в тонкий перезвон весенней капели, отводя от лица .ласково упругие ветки молодого сосняка, Цагеридзе медленно брел по лесу. В вершинах деревьев временами перекатывался шебаршливый вете рок. Иногда он опускался и вниз, охватывая Цагеридзе истомным теп лом, несущим в себе запахи смолки и горького дыма от горящей где-то далеко прошлогодней т р а вы— теплый ветер, который в эту ночь Ц аге ридзе назвал «Марией». Шел он по направлению к Громотухе, несколько отдалясь от берега Читаута. Шел без всяких видимых ориентиров, в глубокой темноте ощу пывая, как слепец, стволы деревьев. Но он точно знал, что не кружит по лесу, идет приблизительно по намеченной им прямой. В этом ему помога ло как бы шестое чувство, неуловимо тонкая разница между запахами ве сны, которые ему приносила «Мария» поочередно, то со стороны Чита ута, то со стороны Громотухи. И еще — совсем-совсем уж чуть слышный, заглушаемый далью девичий голос; песня, которую пели, а может быть и не пели — может быть, она просто звучала в ушах Цагеридзе, как музыка леса, музыка легких ночных шорохов и звенящей ночной тишины. Один раз очень низко и прямо над ним, сдержанно гогоча, пролетела большая стая гусей, сразу охватя каким-то неизъяснимым волнением. Она склонилась вбок, куда-то вправо, должно быть к заингутским боло там, а через минуту, тревожно прорезая наступившую тишину отчаянным криком, неровно прошелестел крыльями одинокий гусь, видимо, истомлен ный долгим полетом и отставший от своей стаи. Он взял много левее, чем вся стая, и Цагеридзе долго слышал его ищущий, печальный, словно бы упрекающий крик. Цагеридзе хотелось в свою очередь крикнуть ему: «Да возьми же ты поправее!» Пройдя немного и споткнувшись о гнилую, трухлявую валежину, Ц а геридзе вспугнул бурундука. Издав несколько булькающих звуков, тот стремительно и легко вскочил на ближнее тонкое деревцо. Цагеридзе не сильно ударил кулаком по стволу. Бурундук отозвался испуганным клох таньем. — Сиди, не трону! — сказал Цагеридзе. И зашагал дальше. Было удивительно хорошо среди этого темного леса, пронизанного '■бодрящей сыростью. Было хорошо не думать ни о чем, и в то же время видеть, чувствовать, осязать все, что тебя сейчас окружает. Быть сразу и в прошлом и в будущем, погружаться одновременно в мечту и в забытое. ...Дикая пляска метели над окаменевшим Читаутом. И— сквозь нее— угловатые льдины, свободно плывущие в розовом свете утра, там, позади острова... ...Муть табачного дыма, толстые губы Василия Петровича: «Крест себе в скале я' ставить не стану!» И — сквозь дым — грохот сплоточных машин, вяжущих плоты из спасенного леса... ...Бабушка, прямо и гордо держащая седую голову: «Нико, будь преж де всего человеком». Рядом с нею Ольга в зеленом берете, прядь белоку рых волос вьется по ветру: «Идите, идите, Саакадзе, не то опоздаете к по езду». И — сквозь прядку Ольгиных волос — Мария, придерживающая левой рукой воротник у подбородка, отделенная желтым прямоугольником света, упавшим на снег из окна. А голос свой собственный: «Цагеридзе понял сегодня — ему одному тяжело...» ...Письма, письма в разные города... Остановился Цагеридзе у крутого склона Громотухинской пади, не сколько в стороне от запруды, где глухо клокотала, билась и рвалась на простор все прибывающая вода. Он где-то забрел в заросли багульника, ¡пьяно, тяжело, почти до дурноты закружившего ему голову, и теперь сто
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2