Сибирские огни, 1962, № 1
Цагеридзе стоял около шлюза, готовясь объявить торжественную для него минуту. Ожидали только Герасимова. Он должен был пройти вдоль речки, проверить в последний раз, все ли в порядке. Герасимов подбежал задыхающийся. Закричал еще издали: — Стой! Лед просел. Открылись дыры. Цагеридзе побелел. Он сразу представил себе, что это такое. Пока Громотуха не была перекрыта, лед держался у нее «на спине». Но вот опущенной задвижкой шлюза отсекли воду. И сразу дно речки ниже за пруды обсохло. Словно мост, повис ледяной панцирь над пустым камен ным ложем. Если бы этот «мост» продержался несколько дней, пока вода, пущен ная поверх него, постепенно, тонкими слоями застыла бы на морозе и ук репила его — первая победа была одержана. Мост не выдержал. Он рухнул, проломился там, где Громотуха впа дала в протоку. Изломанные льдины встали как попало, торчком, откры лись «окна», уводящие вниз, к сухому дну Громотухи. Пусти сейчас во ду, и она польется, пойдет в эти окна. Пойдет своим обычным путем, не поверх льда, а под лед. Воду же нужно выгнать наверх, наверх! В этом, только в этом весь смысл проделанной большой работы! Отсюда, с гребня запруды, засыпанного обломками мелких сучьев, мягкой сосновой хвоей, была видна слегка отгибающаяся влево короткая долина, в которой покоилась неподвижно белая лента Громотухи. Крутые откосы высоченных, а местами и вовсе обрывистых берегов с нависшими тугими языками снежных наплывов, казалось, готовы были сомкнуться, только чуть-чуть подтолкни их со стороны. А в конце этой узкой щели от крывалась и сама Читаутская протока, запань, тусклая и серая, вся исца рапанная, иссеченная гусеницами тракторов, следами снеговозных греб ков и треугольников. Прямая невысокая дамба резала ее решительно и твердо наискось, к острову, далеко маячащему в морозной мгле реденькой щетиной засыпанных, заметеленных тальников. На всем этом холодном, распахнутом пространстве добрую половину зимы, от утренней зари и до вечерней, трудились люди. Каждый вершок здесь был истоптан их ногами. И что если зря? Что если, начиная с этой, откроется теперь и еще целая цепь неудач, горьких просчетов, о которых всегда с таким злорадством любит поговорить Василий Петрович? Что если этот «рыск» со спасением замороженного леса действительно не больше как полет фантазии, в который он, Цагеридзе, сумел втянуть и всех лишь своей личной глубокой убежденностью, своим темпераментом? Он никогда не чувствовал себя настолько растерянным. Он сам не знал, почему вдруг, и так сильно, его оглушили слова Герасимова. Прошла всего, быть может, одна минута, а Цагеридзе она показалась часом, наполненным глубокого смятения. «Лед проломился, сел. Он мо жет проломиться и по всей Громотухе, от самой запруды до устья», — од на только эта мысль тревожно и стучалась у него в голове. И он даже сперва не понял — как это? — поразился, услышав рядом с собой дру гие слова, совершенно простые и спокойные: — А ну, пошли, ребята! Все, хором. Надвигаем снегу в проломы. Притрамбуем — сойдет за милую душу. Только чур, держать себя осто рожненько, не обрушить бы лед и дальше. Это сказал Косованов. Оглянулся на Цагеридзе, как бы спрашивая его согласия, и начал спускаться с гребня запруды. За ним горошком запрыгали Максим, Михаил, Перевалов, Болотни ков, Загорецкая, Женька Ребезова, еще кто-то, и Цагеридзе вдруг обдало жаром. Ему стало стыдно, неловко своего, хотя и минутного, замеша тельства.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2