Сибирские огни, 1962, № 1

«если вам милая не изменила, значит, без спора, изменит скоро», и на губах еще горел поцелуй Ольги... — Я не знаю, куда мне идти, — наконец, первым сказал Цагеридзе. Он не заметил сам, как отвернулся от темного, затянутого льдом ок на, не заметил, что, стремясь противиться совету Василия Петровича «побегать» по кабинету, он между тем давно уже бегает из угла в угол. А перед глазами так и стоит милое, немного изумленное, но светлое и счастливое лицо Ольги в тот час, когда Цагеридзе с нею прощался. В ее комнате. Ольга тогда сказала ему: «Саакадзе, не думайте обо мне плохо. Вы уедете. Мы никогда не встретимся. А это останется. На всю жизнь. И пусть это останется для нас радостью, а не досадой. Миленький, милень­ кий Саакадзе...» «Я бы мог, — глядя вбок, ответил Цагеридзе, — я бы мог все оста­ вить у себя в памяти так, как вы говорите — человек я свободный, но ме­ ня все равно будет мучить совесть. По отношению к вашему мужу. И хо­ рошо, если она не станет мучить вас. Прощайте, Ольга! И если когда- нибудь вам это понадобится, или просто захочется, считайте, что только Николай Цагеридзе во всем виноват». Он это сказал и тут же понял, угадал шестым чувством, что Ольга о своем муже говорила тоже какую-то неправду. Или его не было вовсе, как и жены у Цагеридзе. Или она с ним горько рассталась, давно и на ­ всегда разошлась. А может быть, потеряла, как другие жены, на фронте. Он понял только одно со всей несомненностью: совесть у Ольги совершен­ но чиста. И не игривый порыв пустой душонки, а настоящая, глубокая и чистая человеческая тоска по теплу и ласке человеческой же, скрытая внешне под беспечной вольностью в разговорах, — властно сделала с Ольгой то, что в этот день, в этот вечер и в эту ночь случилось. Он все это понял и готов был ей об этом сказать, чтобы сгладить жестокую, неоправ­ данную резкость своих последних слов. Но Ольга, должно быть, тоже угадала, что хочет еще сказать Цагеридзе, и, чтобы не дать ему сделать это, поспешила сама: «Идите, идите, Саакадзе, миленький, не то опозда­ ете к поезду». Оставив таким образом за собой право только ей одной быть во всем виноватой. Она потом проводила его до трамвая, заботливо посадила в вагон, предупредила, на какой остановке нужно сойти. По дороге к трамваю она опять болтала о чем придется, как и в первые часы их встречи, но о са­ мом дорогом не говорила больше ни слова. А на мостовой стоять она осталась печальная, и Цагеридзе из окна убегающего трамвая долго видел ее синий берет, сбившийся чуть-чуть на­ бок, и локон белокурых волос, вьющийся по ветру. Кто же все-таки был тогда виноват? И была ли вина вообще? И на­ до ли теперь, спустя много лет, вспоминать, думать об этом? Цагеридзе сделал еще несколько кругов по кабинету. Плотная тем­ нота затопляла все углы. Только в окне чувствовалась еще последняя се­ рость медленно уходящих сумерек. Еле-еле виднелась на полу брошенная, затоптанная радиограмма из треста. Почему он об этом вспомнил? Мария! Он не может, не должен больше «бегать» по кабинету один. Он знает: на свете есть человек, который готов разделить с ним все — любые тревоги, любые заботы. Есть человек, с которым в самые трудные минуты жизни будет легко. Есть человек, без которого он, Цагеридзе, уже не может, больше не может... Почему он вспомнил об этом?