Сибирские огни, 1962, № 1
когда очередная свая упадет кондом уже в воду. В воду, значит, туда, где поработала его рука, рука Михаила Куренчанина, нанося свои удары са мой, именно самой Громотухе! Она не была большой рекой. Вернее, была совсем малюсенькой речкой. Но Михаил сейчас возводил ее в ранг самых великих! Самых могу чих... Только тогда и могла быть полной радость борьбы с нею, радость победы. Что на большой реке делают тысячи, здесь делают десятки людей. Удар пешней на Громотухе стоит удара тяжелого копра на Ангаре, а торчком спущенная здесь в воду свая — все равно что кубометр бетона, уложенного в тело плотины на Братской ГЭС. Нет, нет, Громотуха — гигант! Рубашкой-то все же, как говорила Бу латова, эту реку не перегородить... «Фф-ух!» — всплеснулся битый ледок в проруби. Тонкая пленка воды накатилась на резиновые сапоги Михаила. Он подбежал к только что опу щенной свае, похлопал ее рукой по шершавой коре, закричал радостно: «Крепко стоит!» Как будто от того, что это-— первое — бревно опустилось концом в воду, хотя, может быть, всего и на тридцатисантиметровую глубину, оно могло стать иначе, чем другие, его предшественники. Откуда-то сразу появился Шишкин. Спрыгнули сверху Цуриков с Му- рашевым. Подошли еще мужики. Потом комочком по косогору скатилась и Феня в толстых ватных штанах навыпуск — чтобы не засыпался снег за голенища. Всем было интересно поглядеть, как станет в Громотухе пер вая свая. — Ну, чего, чего? — уговаривал Шишкин.— Все-то зачем сбежались? А ну—по своим местам! Когда полностью поставим запруду, вот тогда и будем ее рассматривать. Но все знали, и сам Шишкин тоже знал: так вот собираться, гля деть на самое интересное —люди, хоть ты что, а будут! И не только з а кончив полностью работу. Человеку обязательно нужно видеть свой труд в самом его живом движении. Кому захочется посмотреть хорошего бегуна только на финише? Д а же услышав заранее, что прошел он дистанцию с превосходнейшими ре зультатами! Интересно посмотреть, как он бежит. И возле первой сваи,— оттис нувшей — пусть только на несколько сантиметров, но уже саму Громоту- ху, возле сваи, заставившей по-иному взбурлить воды реки, — нельзя бы ло не постоять, не поговорить. Как следует. Многозначительно. Михаила начало прохватывать холодом. Он провел рукой по ватной стеганке, и ледяной горошек, стуча, посыпался на землю. Еще сильнее за ныли ступни ног. Надо скорее опять за работу, размяться. Он нацелил свою пешню в прорубь. — Эй, стой, Куренчанин!— сказал ему Цуриков. — Ты чего ж е зря долбишь? Лес-то, гляди, весь у нас вышел. Потому и мы с Виктором пошабашили. Воду откроешь, а за ночь при таком морозе майна, прорубь твоя, опять наполовину в сплошной лед обратится. — Как так: вышел весь лес? — удивился Михаил. И замер с пеш ней, приподнятой, как гАжа. — Почему не привезли? Семен Ильич! Шишкин только развел руками: — Ну, нету больше леса. Действительно. Весь, что был завезен, в дело вложили. А ты, Леонтий, тоже парня зря не пугай, майна за ночь насквозь никак не промерзнет. Тем более, — вечер. И завтра успеется. Ладно. Кончай, мужики. — Значит, и эту, готовую, даже нечем заполнить?! — побалтывая концом пешни в проруби, почти закричал Михаил. Ему вдруг стало жаль
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2