Сибирские огни, 1961, № 12

не протестует. Я пристраиваюсь рядом в роли подставки, на которую она может опираться, и караван трогается. Бойка давно на пункте, сообщила о нашем прибытии, но там почему-то ника­ кого оживления. Неужели никого нет? Видим — на гребень, с боковой лощины, выходит какое-то странное существо: ноги и туловище медведя, вставшего на задние лапы, а вместо головы огромная копна, точно он несет какой-то материал для берлоги. Тоже направляется к вер­ шине. Улукиткан свистит. Копна сваливается на землю. Это человек. Он узнает нас, бросается навстречу... Мы прибавляем шагу. — Приветствую дорогих гостей в своих поднебесных владениях! — кричит Михаил Михайлович Куцый, заграбастывая Улукиткана. — Ты жив, слава богу!— и тискает его от всей души. Затем он здоровается со мною, протягивает руку на­ шему третьему спутнику да так и замирает с протянутой рукой — перед ним не­ знакомая женщина. — Не догадываешься? — говорю я. — Это Нина. — Нина?! — восклицает он. — Наконец-то я вас увидел. Где пришлось встретиться! — Он помогает ей слезть с оленя. — Ну, ты, медведь, осторожнее, сломаешь!,— предупреждаю я его. — Ду­ маешь, ей легко досталось свидание с тобою? — Не учел, простите... — Как далеко забрались, не боитесь? — спрашивает она, а сама не может стоять на ногах, держится за меня. — Некогда бояться. Если не у инструмента стоишь, то по хозяйству. Забот хоть отбавляй. Сегодня после утренней работы за дровишками ходил в лощину, далеко, — поясняет он. — Вы с низу носите дрова?! — удивляется та. Кажется, это больше всего поразило ее. — А воду берем еще ниже. — Я бы скорее согласилась жить без костра и без чая. — Тогда уж лучше совсем не жить! — улыбнулся он. — Ну, милости про­ шу, — в мой лагерь. Нина снова — на олене. По пути Михаил Михайлович взваливает на свою спину вязанку стланикового сушника. Горы, когда смотришь на них с высоты в этот вечерний час, кажутся огром­ ной рельефной картой. На них кое-где видны останцы, — каменные столбы, не­ мые свидетели разрушений. Они пережили самое большое — испытание време­ нем. Помнят, как в творческих муках менялось лицо земли, как углублялись ущелья и появлялись первые ростки жизни в них, как образовались теперешние отроги... Вот и лагерь под толстым останцем. Палатка, три полога, горка немытой посуды, костерок, зажатый двумя обломками, на которые ставятся котелок с варевом, оленьи седла, потки, клочки вычислительной бумаги. На камнях вывет­ риваются спальные мешки, вывернутые шерстью наружу. Отпущенные олени лежат на россыпи серой живой кучей. Глядя на них, я почему-то подумал: как часто мы несправедливы к этим четвероногим рабам, без­ ропотно отдающим себя служению человеку, а может быть, и жестоки в своих чрезмерных требованиях к ним. И удивительно, ведь олени всегда имеют воз­ можность уйти в тайгу, присоединиться к сокжоям — своим прямым сородичам, жить вольно, по-звериному, и навсегда распрощаться с вьюками и лямками, с по­ боями, так нет, — слишком велика у них сила привязанности к людям. Нина ложится спать. На распухшем, бронзовом лице ее — блаженство устав­ шего человека, наконец-то добравшегося до постели. Из всех вечеров, какие я помню, это был самый ясный, тихий, а воздух са­ мый прозрачный. Всегда затянутые дымкой горы на этот раз были обнажены, резко очерчены и так близко придвинуты к нам, что глаза без напряжения могут легко проследить б . '«Сибирские огни» № 12.