Сибирские огни, 1961, № 12

рик, присев на корточки, начинает ласкать собаку. Бойка корчится, трясется. — Ты, Улукиткан, жди меня здесь. Старик ловит полу моей телогрейки. Смотрит строго в глаза , говорит твердо: — Только помни, раненый медведь может подкараулить. Забираю вправо. Бегу по-над перелеском. Вот и след. Зверь шел шагом, ос­ тавляя примерно через каждые десять метров лежку. Останавливаюсь. Ни звука. Но чувствую что-то предательское в этой тишине. Выбрасываю из карабина пат­ роны, загоняю в магазинную коробку свежую обойму. На ходу ориентируюсь. Впереди неширокая заболоченная полоска открыто­ го места. Медведь не свернул, так и пересек напрямик болото, вывернув на про­ тивоположной стороне гору ржавого мха и корней троелиста. Дальше следа не заметно, но на кромке леса, куда вышел зверь, вижу изломанный куст ольхи и несколько березок. Значит, ушел дальше. Ставлю затвор карабина на предохранитель. Выхожу открыто из-за листвен­ ницы. И в этот роковой момент моей непростительной оплошности я забыл слова Улукиткана. Не успел сделать и трех шагов, как из-под единственного ерникового •куста выворачивается огромная бурая глыба, заслоняет свет, из распахнувшейся пасти брызжет в лицо липкая влага. Ноги мгновенно отбрасывают меня в сто­ рону. Не помню, как поднял карабин. Какое-то мгновение до выстрела я осознаю страшную близость зверя. Выстрел взрывной волной валит его через голову на землю. А где-то в лесу коротко поет пуля, щелкая по веткам. Зверь поднимается встает на дыбы, ревет... и... открытой пастью ловит горячий кусок свинца. Хищник оседает на зад, роня­ ет лобастую голову. Широко раскинув лапы, он поднимает ими толстую кочку, никнет к ней. Я не могу сдержать себя, в упор пускаю еще две пули. «За Кучу- ма! За Бойку!» Затем еще всаживаю нож в горло. И после этого все еще не мо­ гу затушить в себе ярости. Долго не могу успокоиться. Смахиваю с лица кровавые сгустки медвежьей слюны. Опускаюсь на кочку. Улукиткан задает только один вопрос: — Далеко? Он не сомневается в успехе моего похода... А потом с удовлетворением ощупывает огромную тушу. Для эвенка жирная медвежатина — блаженство. Затем он идет к болотцу, как близорукий, припадает к следу зверя, рассмат­ ривает примятые листки, что-то додумывает. ...Еще упали со счета три недели. Короче стали дни. Пора покинуть этот неприветливый край. Во мне уже окрепло манящее видение:родной очаг,семья... Сколько же было в моей жизни таких крутых поворотов: то я несусь, очер­ тя голову, в тайгу, чтобы испытать на себе ураган, стужу, случайности, то вот так, как сьйчас, у осеннего коетра один мечтаю о жизни, оставшейся далеко от этих диких мест, хочется скрыться за крепкими стенами дома, передохнуть. Ко мне подходит Бойка, жмется боком, ластится. Она поправляется, но еще не забыла боль, не делает резких движений. Из палатки показывается радист Евтушенко. — Нина летит! Через несколько часов увидим ее. — Как жаль, что нет близко Трофима. А впрочем, он кончает работу и не позже как через пять дней будет здесь. Нина... Ей уже тридцать четвертый год. Жизнь долго и болезненно соскаб­ ливала с нее накипь прошлого. Не все бакинские беспризорники пошли этой до­ рогой — она была слишком трудной, доступной только для сильных натур. Многие из них погибли в диком упрямстве. Нина одолела ее. Жизнь, как тяжелый пресс, выжала из Трофима и Нины всю муть прошлого. Трудный путь бывших беспризорников «в люди» окончился давно, но завершит­