Сибирские огни, 1961, № 12

серебренные солнцем колонны погибших стволов, гудит и воет по дуплам, точно тысяча струн поют прощальный гимн утраченной жизни. Через гарь медведь шел напролом, не щадя себя, ломал звонкие сучья и сбивал тонкий сухостой. Удивительно, как он в этом отчаянном беге не выколол себе глаза. Идти трудно. Тесно тут среди моря колючих сучьев, подкарауливающих те­ бя на каждом шагу. Мы оба в саже, как кочегары. Бойка не унимается: торопится, часто вздрагивает, прислушивается. Улу- киткан не сводит с нее глаз. Она уводит нас в глубину сыролесья, под свод ли­ ственниц. И вдруг останавливается, поворачивает голову, поднимает на меня ус­ талые, страдальческие (именно — страдальческие) глаза. Понять не могу, в чем дело? Подходит Улукиткан. Смотрит по сторонам — никого нет, тишина, собака ни с места. Что за дьявольщина! Передаю поводок старику, а сам с карабином шагаю вперед. Крадусь медвежьим следом. Зверь тут удирал саженными прыж­ ками, оставляя на влажной почве глубокие отпечатки когтистых лап. Оглядыва­ юсь. Бойка на месте, следит за мною, чего-то ждет. Что это там чернеет за валежиной? Напрягаю глаза. Даю знак улукиткану затаиться, а сам подкрадываюсь ближе, выглядываю... В первую секунду мне хочется повернуть назад, не верю глазам, но ноги не повинуются, бегут дальше. — Кучум! — кричу я на весь лес в ужасе и горе. Смерть поймала его в прыжке. Острый, обгоревший лиственничный сук про­ б и л ему грудь, вышел справа в паху. Так он и застыл на весу. Казалось, сними -его с поторчины, и он продолжит свой бег. — Эко беда!... — слышу голос старика. Бойка не подошла, даже не посмотрела на погибшего сына, осталась за ва­ лежиной. Мы бережно снимаем Кучума с сучка. Укладываем на мох. Нелепый случай отнял у нас верного друга! С помощью топора роем яму под тем деревом, где погиб Кучум. Опускаем его на дно. Как можно свободнее укладываем голову, ноги. Улукиткан вдруг за­ беспокоился. Он вытаскивает из кармана кусок лепешки, оставленной им вчера для Кучума, и, обращаясь к мертвой собаке, говорит трогательно: — Это тебе. Улукиткан помнит Джегорму, твое добро... Без тебя теперь нам худо будет в тайге... Старик медленно опускается к яме, кладет лепешку под голову Кучума, бро­ са ет горсть влажной земли. Вот когда я понял, что Кучума нет! ...Даже теперь, спустя много лет, когда я взялся за перо, помню и обгорев­ шее дерево, все в острых тычках, под которым осталась могила любимой соба­ ки, и полусгнившую валежину, накрытую зеленым мхом, и рядом — три голых березки, и полосатого бурундучка, сиротливо застывшего на пне... И помню, что пока мы хоронили Кучума, Бойка сбежала, и только мы с Улукитканом собрались уходить, слева до слуха донесся медвежий рев. И — со­ бачий лай. И мы пошлй туда. Улукиткан впереди. На ходу он распахивает телогрейку, так легче дышать. Поторапливает меня, а у самого не очень-то большая подвижность, где уж ему бежать? — Однако не задержала , ушел, — говорит он безнадежно, и тут снова слы­ шится рев. Где-то там страшно взвизгнула и жалобно завыла Бойка. Бегу. Вижу, колышется ерник. Бойка ползет навстречу, волоча отшиблен­ ный зад. Ощупываю собаку — свежих ран нет. Хочу поднять ее, но она ловит пастью мою руку, предупреждает, что ей больно. Подходит Улукиткан. — Вот полюбуйся, что сделал медведь и с ней! — и меня вдруг захватыва­ ет дикое желание мести. — Дурная, разве не знаешь, что одной с ним связываться нельзя! и ста­