Сибирские огни, 1961, № 12

Береговые ели закрывают дым. Возвращаются сомнения. Не воображение ли сыграло с нами шутку? Я становлюсь на груз — ничего не видно. Кричу во всю силу. А река отходит вправо... Дым был виден далеко левее от реки. Неужели пронесет?... Я бросаюсь к грузу, чтобы достать карабин, дать о себе знать, но он зацепился ремнем за что- то твердое, не могу вытащить. И вдруг где-то впереди выстрел потряс вечерний покой долины. Еще и еще. Р ек а побежала быстрее. Замелькали частоколом береговые тальники. Бли­ же надвинулся отрог. Я поднимаю к небу ствол карабина, стреляю. Нам отвеча­ ют выстрелом. Стреляю еще, и опять слышится ответный звук. До отрога остается с километр. Река, спрямив свой бег, несется к нему и там, у последней скалы , обрывается белыми бурунами. Быстро тает расстояние... Собаки вдруг все сразу попрыгали в воду и были отброшены течением вниз. Вижу, слева на пологом берегу — палатки, костер. На гальке стоят люди, они машут руками, что-то обрадованно кричат. Но как только мы отплыли от скалы и нас можно было рассмотреть, восторг мгновенно исчез. Связанный веревками Трофим, лежащий в спальном мешке Ва­ силий Николаевич, донельзя потрепанный плот с одним веслом произвели на всех удручающее впечатление. В первую минуту никто не знал, что делать. Д а и я растерялся от радости. Мы уже проплывали лагерь, когда послышался знакомый голос Хамыца Хета- гурова. — Что же мы стоим, ловите1 Двое ребят бросились к нам вплавь. Я подал им конец причальной веревки , и наше героическое суденышко подтащили к берегу... Не знаю, забуду ли я когда-нибудь этот плоский берег, усыпанный мелкой речной галькой, с дремлющими лиственницами под теплым небом, горячий шепот тальников, забуду ли этих людей, онемевших от ужасного зрелища, которое мы собою представляли в момент встречи. — Развяжите! — со стоном вырывается у Трофима. Все смотрят на меня. В их глазах и протест и обвинение. Мне больно. Я опу­ скаюсь к Трофиму. Спальный мешок и одежда на нем мокрые, в рыжеватой бо­ роде запутались капли влаги. Пытаюсь развязать веревки, но мокрые узлы при­ кипели к рукам. Кто-то резанул по ним ножом. О, я и теперь хорошо помню эти ужасные руки, синие, с кровавыми брасле­ тами! Я помогаю Трофиму встать. Хетагуров подхватывает его слева, и мы схо­ дим с плота на берег. Какими счастливыми были эти шаги от опасности, от смерти1 Василия Николаевича снимают вместе со спальным мешком. — Давно вы здесь? — спрашиваю я Хетагурова. — Часа три, как пришли из Удского. Только успели установить рацию, как с борта самолета нам сообщили, что обнаружили плот в десяти кило­ метрах отсюда. Мы выставили сторожевой пост на скале, накрыли стол, хоте* ли встретить как положено, но получилось не совсем... — Ничего, все наладится. Мы пережили свою смерть, этосамоеглавное. Нас с Трофимом ведут, а Василия несут к костру. Вижу, на брезенте «на­ крыт стол» с претензией на какую-то торжественность . Но мною овладевает такая усталость, от которой, кажется, можно умереть. Я не борюсь с нею, рад, что пришел ее час. А на лицах людей ожидание, они хо­ тят, чтобы я рассказал, почему плачет Василий, почему у Трофима на руках кровавые ссадины? Но я не хочу об этом вспоминать. — Кирилл!.. — обращаюсь к Лебедеву. — Достань из нашего груза боль­ шой полог, натяни его. Я — спать! — А ужинать? — спрашивает Хетагуров. — Это после, все — после, когда мы придем в себя.