Сибирские огни, 1961, № 11

нами черная скала, перехватывающая ущелье. Ломкой стеклянной струей с ее верхней грани срывается ручей, яростно бьется об уступы, скользит и на лету ревет, как барс в капкане. Мы взбираемся на верх скалы и продолжаем путь дальше на восток. За первым водопадом по дну ущелья пошли 'террасы — гигантские ступени, по ко­ торым скачет размашистыми прыжками поток. И снова перед нами в радужной испарине водопадов вздымаются голубые видения. Пугачев верен себе, бежит впереди, забывая, что он не один, а когда вспом­ нит об этом, то не останавливается, чтобы дождаться меня, а спешит навстречу- Он все время в движении. — Да присядь ты, отдохни, успокой сердце! — уж который раз говорю я ему.. — А вот за тем поворотом есть утес с хорошим видом, залюбуешься,— там: и отдохнем!.. Но за поворотом все та же непролазная чаща, сквозь которую вьется про­ рубленная топорами узенькая тропка, а «вид» составляет кусочек всполоснутого дождем неба над нашими головами. — Память подводить стала,— лукаво оправдывается Пугачев.— Помню утес, он ведь вон за тем носком, недалеко... — Нет, хватит! Ты беги туда, а я вот здесь на валежнике отдохну, вымо­ тал ты меня, ей-богу, спутывать тебя надо, Трофим Васильевич. Он виновато смотрит на меня, осторожно присаживается на краешек кам­ ня, прислоняется спиною к стволу лиственницы и на минуту успокаивается. — Тебя, кажется, и годы не берут, Трофим Васильевич. Ну, куда спешишь? — Привычка,— отвечает он спокойно.— С детства засела во мне занозой обида, что ростом не удался. Зависть к высоким накопилась. Ведь я нарочно подбираю себе в отряд здоровущих гвардейцев и пытаюсь доказать им, что и я не лыком шитый. Из кожи вон лезу, чтобы сделать лучше их, быстрей, больше. А с котомками пойдем на пик, боже упаси, если кто обгонит меня — изведусь! Вот ведь какой во мне черт живет! Знаю, пора бы остепениться, да что подела­ ешь с этой проклятой привычкой, никак руки-ноги унять не могу. Видели плот­ ника Федора? Парень с виду неказист, курносый, молчаливый, как бирюк, но на работе все у него горит, удержу не знает. Золотой парень, радоваться бы на него, а нет, сосет меня зависть, точит втихомолку, боюсь, обгонит. Одно время так растревожил он меня, хотел уволить, избавиться от него, да совесть не по­ зволила. Вот оно, какие дела! — Но ведь так же не может продолжаться всегда! — Я и то подумываю, что придет время, не за горами оно, когда столкнут меня с тропы мои же гвардейцы. Тогда уйду из тайги, брошу к черту работу, вер­ нусь домой, зароюсь, как крот, в свою нору. И конец Пугачеву, был конь, да изъездился! — Надо, Трофим Васильевич, поберечь себя! — Да вы же сами, можно сказать, всю жизнь подстрекали меня, а теперь говорите — тише на поворотах! Поздно! — Да ведь оттого, что ты всюду сам, все сам, пользы не так уж много, других расхолаживаешь... — Вот это не верно! — гневно протестует он.— У меня без дела никто не посидит, нд примером всему должен быть я сам!.. Однако что же мы засиде­ лись!..— вдруг спохватывается он, как-то сразу взвивается, вскакивает на ноги, и они привычно несут его дальше... , Скоро полдень. Из-за отрогов торчат острые облака, словно снежные пики небесных горных кряжей. Мир облит голубым потоком света. В лесной тени не­ истово кричат кедровки. Вот и голец высунулся из расщелины. Его покатые пле­ чи в давнишних шрамах, покрытые пятнами ржавых подтеков, словно высохшая кровь на незаживших ранах. Среди серых отрогов он один своей вершиной ка­ сается неба. Как страж, голец караулит горы и обширную равнину, подступившую с севера к Становому.