Сибирские огни, 1961, № 11

«коатля» ацтеков или «дерева жизни» средневековых ученых. Свойство эйзен- гартии окрашивать воду каким-то осо­ бым веществом, еще не разгаданным на­ укой, объясняет необыкновенную окрас­ ку бухты, и, таким образом, этот поэти­ ческий пейзаж оказывается столь же необходимым для развития сюжета, как и описание Озера Горных Духов. И впечатляющие картины суровой си­ бирской тайги в «Алмазной трубе» и «Гольце Подлунном», и подробное опи­ сание Средне-Азиатской пустыни в «Те­ ни минувшего» и «Обсерватории Нур-и- Дешт», и горный ландшафт в «Белом мо­ ре» — все эти детально разработанные и тщательно выписанные пейзажи не просто украшают повествование, но ор­ ганически входят в текст как неотъемле­ мый элемент самого действия. Лучшие рассказы И. Ефремова прав­ дивы и правдоподобны до самых мель­ чайших подробностей. Автор позволяет себе выдумывать лишь фантастическую гипотезу и необыкновенные стечения об­ стоятельств, но обстановка действия и описание природы почти никогда не бы­ вают вымышленными. С. Маршак в своих «Заметках о ма­ стерстве» («Новый мир», 1958, № 11) привел несколько строк из рассказа «Го­ лец Подлунный», взяв их в качестве при­ мера художественной фантазии, опираю­ щейся на добросовестный и точный труд ученого. «Сколько дней и ночей надо бы­ ло посвятить своему делу,— замечает С. Маршак,— сколько километров труд­ нейшего пути по пескам, каменистым .утесам и льдам надо было измерить ша­ хами, чтобы найти те мельчайшие под­ робности, которые придают рассказу убе­ дительность и достоверность». Да, участвуя в десятках экспедиций, И. Ефремов исходил и изъездил чуть ли не всю нашу страну. Это он вместе с гео­ логом из рассказа «Озеро Горных Ду- :хов» познакомился с художником из ро­ да чорос, настоящее имя которого — Григорий Иванович Гуркин, и любовался ■его картиной «Дены-Дерь». Достаточно •сравнить эту картину с пейзажем Чоро- сова в рассказе, чтобы убедиться, что там нет почти ни капли вымысла. Это он нахо­ дился рядом с профессором Давыдовым на борту парохода «Витим» и наблюдал цунами — гигантские волны, вызван­ ные землетрясением (повесть «Звездные корабли»), А в рассказе «Тень минувше­ го» эпизод переправы Никитина через поток Боллоктас повторяет то, что бы­ ло пережито самим автором, преодолев­ шим большие пороги на реках Олекме, Токко и Витиме. «В общем,— говорит И. Ефремов,— почти в каждый рассказ вкраплены вос­ поминания об эпизодах моей собствен­ ной путешественнической или морской жизни». Острый интерес писателя к географии, энтографии, народным преданиям и ле­ гендам, особенностям местных говоров и речений и т. д. сообщает его рассказам особый колорит и вводит в них, в зависи­ мости от темы и обстановки, новые лек­ сические слои. И даже специальная тер- * минология — географическая, геологи­ ческая, палеонтологическая, горноруд­ ная, морская — совершенно свободно ложится в текст и придает описаниям не­ обходимую конкретность. И. Ефремов стремился обновить и обо­ гатить литературную речь за счет «про­ фессионального языка», присущего спе­ циалистам несцольких областей зна­ ния. Уместно напомнить правильное, на наш взгляд, суждение А. Югова о необ­ ходимости расширения писательского словаря за счет профессиональной тер­ минологии. «Надо признать, наконец,— пишет он, — самодовлеющую художест­ венность, которая в избытке присуща языку специалистов. При одной лишь оговорке, что этот язык не засорен без надобности ненужной, «непереваренной» иностранщиной. Пройдитесь хотя бы по словарю геологов, горняков. Какой са­ модовлеющей красоты , изобразительно­ сти он исполнен! Изломы, сбросы, кряж, хребты, залегание, оруденение, руда, пласт —■кровля пла'ста, слой, глыба, са­ мородок, недра, порода, самосветы (имен­ но так, а «самоцветы» — это уже ис­ порченное), крепь, забой, ворот, желез­ няк, плавка, россыпь, постель россыпи и т. д. и т. п.». («Литература и жизнь», 28 октября 1960 г.) Так и кажется, что А. Югов исходит здесь из языковой ткани рассказов И. Ефремова. Большое внимание уделяет И. Ефре­ мов местным выражениям и метким на­ родным словечкам, которые помогают ему вводить в литературный язык много новых уточняющих понятий. И это впол­ не закономерно. Ведь среди персонажей его рассказов мы встречаем людей раз­ ных национальностей и географических зон. Тут и коренные сибиряки и горно­ алтайцы, якуты и тунгусы, уйгуры и ту­ винцы, казахи, туркмены, узбеки. От­ сюда в рассказах обилие таких непри­ вычных слов, как голец, хиуз, ботала, та- кур, согджой, джете и т. д. и т. п. Ко­ нечно, можно было бы найти для их за­ мены какое-нибудь более распространен­ ное слово, но тогда описания утратили бы свою свежесть и самобытность. Наряду с этим мы часто встречаем подлинно писательские находки — уди­ вительно точные зримые образы, надол­ го остающиеся в памяти. «Едва слышно, точно далекие хру­ стальные колокольчики, звенели сухие травы, росшие на дне этого естественно­ го горного зала... Вскоре в этот слабый, точно прозрачный звон вплелись такие же безмерно далекие, редкие аккорды низкого тона — голоса кустарников, окаймлявших подножие кольца скал».