Сибирские огни, 1961, № 10

Как рассказали мне, Иван Ануфриевич слыл одно время человеком не очень-то понятным. Жил он в Тетерино с давних лет, выполнял всякую работу и — на деревенский язы к — был «человеком безотказным». Однако пристрастия Иван Ануфриевич ни к чему не имел. Дома в сарае имел он столярный верста­ чок, мастерил там стулья, подцветочницы и табуретки, снабжал ими все Тете­ рино, но на деньги, которые приносил сей промысел, не был очень падок, на за­ казы не зарился. — Пойду постругаю, — говорил он иногда домашним, — отдохну хоть! По вечерам он любил читать жене и детям газеты и книги вслух, а по во­ скресеньям, начистив сапоги и надев чистую рубаху, выходил посидеть на скаме­ ечке у ворот. Спросят его: — Что сидишь, Ануфрич? — Да так, скажет он, ду­ шою отдохнуть немножко вышел. Но от чего отдыхал Андрюшкевич, вряд ли кто знал в те годы в Тетерино. Не пропускал он ни одного собрания, но обычно сидел молчком с какой-то извиняющейся миной на лице. Но вот пришло время, и от созерцательности и пассивности Ивана Ануфрие- вича не осталось ничего. Сейчас, сидя рядом с Андрюшкевичем, я очень внимательно слушал его. Мысль его насчет времени, откуда-то взявшегося у мужика, оказалась не столь уж простой, как можно было подумать. — Помню, аж не по себе было. Все чего-то боялся! — воскликнул он с до­ верительной улыбкой. — Чего же? Он передернул плечами. — Омману боязно было. У меня отец крестьянствовал. И дедов отец кре­ стьянин. И, знать, у. нас в роду была привычка от зари до зари работать, а теперь... «От зари до зари» . Я подумал, что в этих словах, хотя из-за частого их употребления они сгладились и потеряли первоначальную остроту, тем не ме­ нее выражается существо крестьянского труда в доколхозную пору. — Раньше бывало спины не разогнешь! — продолжал Иван Ануфриевич. — В старое-то время даже ругались вот как: а чтоб тебе вверх глянуть некогда бы­ ло! И правда,— некогда было. А сейчас семь часов отработал — и все. А если бы в старое-то время со своей семьей в девять-то душ работал по часам, то мы бы с голоду сдохли. А сейчас семь часов... Вот я и подумал сперва то, что оно такое: у мужика руки свободные! Да как же так? И денежки мужик получает... Но по­ том стал думать, раз дают, значит, успевает обрабатывать мужичок и себя, и го­ сударство за семь часов. Морщины на его лбу распустились, и в каждой черточке ясно светилась удовлетворенность. Я посмотрел в его лицо: да ведь это же деревенский философ. Конечно же: и эта живая страсть рассуждать о всем, и склонность к обобщениям. (Не у меня, Андрюшкевича, а у мужика откуда-то время взялось). Сей философ, знать, дав­ но уже осмыслил жизнь, происходящую вокруг, давно уже имеет на все свою и очень определенную точку зрения. Сейчас я буду знать ее. Все с тем ж е выражением ясности и удовлетворенности на лице Иван Ануф­ риевич сказал, что сейчас у него жизнь «широкая», но уж дюже беспокойная. Я спросил, что он имеет в виду. — Да вот, — он ткнул пальцами в синюю тетрадь, — от одной этой сводки переживания. А раныпе-то, при Чирикове (это прежний директор совхоза), куда как спокойней жилось. И тут последовал рассказ, который объяснил все перемены, происшедшие в совхозе, объяснил все, что я хотел знать.