Сибирские огни, 1961, № 10

ный любящий голос автора. Эта влюб­ ленность в своего героя светится в са­ мых, на первый взгляд, ничем не приме­ чательных описаниях, например, его ма­ неры говорить, выступать, слушать. «Выступления Лемехова не то чтобы начисто были лишены обычных оратор­ ских ухваток, стертых оборотов и слов, — всей этой шелухи достаточно имелось и в его речах. Но он не стремился по­ учать, он беседовал. Он не выпячивал перед аудиторией свою начитанность; это проистекало из-за искренней убежден­ ности в том, что все его знания случай­ ны. Запросто, походя он не бросался ци­ татами из Чернышевского, Маркса, Ле­ нина, но, как-то счастливо улыбаясь, го­ ворил: «Вот тут мне довелось прочитать одно место в сочинениях Владимира Ильича, вот что, товарищи, он пишет...» Всем своим видом он как бы приглашал слушателей порадоваться вместе с ним его находке и в то же время как бы пре­ дупреждал их, просил не думать, что так уж хорошо он знает сочинения Лени­ на. Нет, говорил его вид, он, Лемехов, такой же, как и они, не шибко образо­ ванный человек, но жадный до истины, счастливый, когда ему открывается правда». Так неторопливо, обыденно, серьезно и подчас даже чуть-чуть патетически, иногда с юморком ведет свой рассказ Всеволод Воеводин. Он именно расска­ зывает о давних событиях, о далеких и близких ему людях, перебивает себя, об­ ращается к читателю, совершенно, каза­ лось бы, не стремится к живописности, сознательно не пользуется «сочными красками», словно боясь, что его запо­ дозрят в приукрашивании или, того хуже, в выспренности. , Сделал Лемехов доклад «о счастье», и поначалу вопросы к нему были главным образом деловые, а потом «высунулась какая-то девчушка, быстро-быстро, точно на уроке, прощебетала, что вот вы, то­ варищ Лемехов, упоминали Чернышев­ ского; верно ли, что ему изменяла жена? Ей как-то попалась одна книжонка про его любовь... По залу прошел смешок, а- Тамара, не дав Лемехову ответить, вскочила с места и заявила, что это глу­ пый вопрос, совершенно не по существу, и стыдно тебе, Сизик’ова, повторять вся­ кие сплетни. • Она тоже читала про се­ мейную жизнь Чернышевского и вот ни капельки не верит в подобные россказ­ ни. Ты что, образованность свою решила показать?» • И в горячности Тамары, которая «вот ни капельки не верит», и в словах «ты что, образованность решила пока­ зать», как и в выражении «не шибко об­ разованный» вдруг встал наш вчераш­ ний день со всей его ясно осязаемой кон­ кретностью. А в сочетании «девчушка прощебетала» чувствуется сегодняшнее трогательно ласковое отношение автора и к этой девчушке, и к Тамаре, и к Ле­ мехову, и ко всем тем, кто вместе с ни­ ми на собрании так волновался и мечтал1 о всенародном счастье и большой люб­ ви. Человечность — определяющая чер­ та характера положительных героев ро­ мана, а историзм — основное, чем про­ никнут он от начала и до конца. Граж­ данская война, годы «великого перело­ ма» освещены светом нашего будущего,, и потому приобретают уже не частное' значение «истории одной любви», как сказано в подзаголовке, а всеобщее. В- этой «истории любви» отразилась жесто­ чайшая и непримиримая борьба двух со­ циальных сил — сил собственничества и социализма. 2 Роман Всеволода Воеводина «Покоя1 нет» примечателен еще и тем, что в нем с большой и сознательно подчеркнутой силой прозвучали трагические аккорды. Громовые раскаты трагического исхода1 событий слышатся буквально с первых страниц произведения, а потом все уси­ ливаются и усиливаются до тех пор, по­ ка в самом конце его не выливаются в прямое столкновение Ильи Лемехова и его жены Тамары с темной, дико-злоб- ной, слепо-необузданной силой, разру­ шившей их счастье ■— счастье огромной и прекрасной любви. Потому-то роман и имеет подзаголовок «История одной любви». Наша философия — самая оптимисти­ ческая философия мира. Мы живем в эпоху строительства коммунизма, о кото­ ром человечество мечтало веками, мы знаем, что исторически неизбежны побе­ да света и разума над тьмою и невежест­ вом, добра над злом. На этом основании у нас одно время как-то чурались тра­ гедийных сюжетов, видимо, полагая, что они унижают нашего героя. Существова­ ло даже мнение, из которого следовало., что наша советская действительность в не способна породить трагедию, что она не дает, так сказать, материала для тра­ гедийных тем. В принципе ведь все про­ тиворечия нашей жизни разрешимы, к гибель того или иного героя не неизбеж­ на: в конце концов побеждает наша правда, а гибнущий герой осознает эту конечную победу правды, часто созна­ тельно идет на гибель во имя торжества этой правды. Так родился, на первый взгляд, емкий и всеобъемлющий, но не­ редко звучащий, как компромиссный термин — термин оптимистической тра­ гедии. Компромиссен этот термин стал пото­ му, что он пока лишь примиряет два Противоположных мнения — то, которое- отрицает возможность трагического в на­ шей жизни, и то, которое признает его,. но лишь с оговоркой, если это будет трагедия «во имя торжества общего де­ ла», — а не развивает, не обогащает по­ нятие трагического в нашем искусстве.