Сибирские огни, 1961, № 9

ные с какой-то неправдоподобной тщательностью, снова каналы, по которым бече­ вой и под парусами двигаются джонки, невысокая гора с многоэтажной пагодой— все это тот древний Китай, который не молодел в течение тысяч лет, Китай клас­ сический, традиционный, таинственный. Мне представляется, что и нынче нельзя быть китайцем только по рожде­ нию, не зная китайской истории, древностей Китая, его прошлых традиций, не имея к прошлому страны какого-то собственного отношения. И уж во всяком слу­ чае, не обладая всем этим, нельзя стать писателем. Лу Синь же родился писателем, и он еще в детстве, конечно, не мог не впи­ тать в себя истории, которая как бы дышит в Шаосине каждым камнем, домом, храмом и как будто даже — самим небом. Впоследствии Лу Синь продолжит эту историю своими художественными произведениями, впишет в нее новые страницы, откроет прежние ее страницы всему читающему миру, но его глубокое понимание истории, право ее судить и развивать некогда началось и обретено им именно здесь — в Шаосине... Вы заходите в полутемный, с окнами из пестрых стекол класс, в котором среди двенадцати мальчиков учитель у себя на дому обучал и маленького Лу Си­ ня, который не обладал тогда еще литературным псевдонимом и носил имя Чжоу Шу-жэнь. На одном из маленьких столиков нацарапан иероглиф, обозна­ чающий слово «рано». Его начертил ученик, будущий писатель, как напоминание самому себе о том, что никогда нельзя опаздывать на занятия... Вы смотрите на строгие лица его родителей, деда и бабки, изображенных художником с натуры тоже в очень строгой форме... Вы входите в маленький огородик, окруженный каменными стенами, в кото­ ром играл маленький Чжоу, в часовню неподалеку от его дома — и всюду узна­ ете уже виденные вами в книгах Лу Синя картины... В его «Утренних цветах, собранных вечером», в его «Подлинной истории А-Кью». Вы слышите песню бурлака, который под моросящим дождичком, прикрыв­ шись бамбуковым зонтом, в одних трусах, тянет по каналу небольшую лодку. И вдруг — время, расстояния, чужой язык — все эти и многие другие пре­ грады, воздвигнутые между вами и маленьким Чжоу Шу-жэнем, падают, рушатся, и вы начинаете как бы чувствовать мальчика как собственного сына, начинаете понимать, как он тут жил в этом городке, как он чувствовал и понимал... Дальше вы уже следуете за ним — знакомые с детства — по всей стране и попадаете в Пекин, в крохотный домик, который расположен рядом с красивым зданием музея Лу Синя и который называется «хвостом тигра». Называется он так потому, что про людей, которые изо дня в день подвергаются опасности, в Китае говорят, будто они живут на «хвосте тигра». Лу Синь, связанный с революционной молодежью, жестоко ненавидимый феодалами, буржуазией и правительственными чиновниками, жил на хвосте тигра. Здесь не раз происходили обыски, здесь находили убежище люди, жившие на нелегальном положении, и здесь же, в крохотной каморке, в которой нет ничего, кроме письменного стола грубой работы, плетеной кровати и книжных полок,— создавались произведения мировой литературы. Кажется просто чудом, что домик этот — крохотный и приземистый, такой невзрачный — совершенно ничем не отличается от многих тысяч своих собратьев. Когда путешествие привело нас в Кантон — южный порт в устье реки Жем­ чужной, нынче называемой Гуанчжоу, — мы побывали на могилах борцов Кан­ тонской коммуны и в помещениях бывших коммунистических курсов. Они соседствуют — могилы и эти помещения. И то и другое стало теперь историей, историей борьбы людей за свое светлое будущее. Спустившись с могиль­ ных холмов, мы прошли в узкие длинные помещения, почти сараи, где когда-то были классы, жилища и казармы курсантов. д то — спартански-строгое жилье, — с нарами, с узкими и длинными, ничем не прикрытыми столами, со станками для оружия.