Сибирские огни, 1961, № 9
Утром бригадир Федя Буквица послал в управление Пашку Ба- ранчука. Пашка поехал на маленькой лошаденке, которую Буквице да ли на время добрые люди из соседнего колхоза. Эта узкокрупая колчено гая монголка была сейчас единственным видом транспорта, способным передвигаться по трассе и добираться до города не в объезд за сто два дцать километров, а напрямик. Выехал Пашка в двенадцать часов дня, а сейчас около одиннадцати вечера. Должна бы уже быть машина! Из управления по первому же зову, как по тревоге выедут люди. А вдруг Пашка не доехал? С Пашкой всё может быть. Хотя, что именно, Федор предугадать не мог. Пашка ведь сам вызвался ехать. Когда Федор спросил, кто поедет, и отозвалось несколько человек, Баранчук выкрикнул громче: «Я поеду!». И некоторые, возможно, даже порадовались — впервые Пашка идет добровольцем на трудное дело,— тот Пашка, который еще вчера, перед тем, как идти отка пывать трубы, кричал: «Мы не болотные солдаты!». Может быть, подоб но другим своим дружкам, все-таки начинает исправляться в трудовом коллективе строителей? Что же, пусть едет,— говорили одобрительные взгляды. И Буквица послал Пашку... В дегтярной темноте глаза уколол единственный яркий огонек. Это лагерь. Несколько тракторных деревянных вагончиков. В их окошках тем но. Строители в «клубе» — тоже в вагончике, оттуда доносился глухой актерский голос: ребята сидели у телевизора. Лишь в крайнем вагончике окно светилось. Буквица направился туда. В косом столбе света, падавшего из окна, лоснился мокрый круп ло шади: Баранчук вернулся подозрительно быстро. Буквица еще нё знал, в чем дело, но мускулы его уже злобно на пряглись. Д а и что бы там ни было,— хоть бы бедную клячонку постави ли под навес, который сделали для нее наспех из веток, покрытых толем. А то и ей перепадет из-за таких вот Пашек Баранчуков. Буквица открыл дверь. Первое, что он увидел, это абажур табачного дыма вокруг низко ви сящей лампочки. Затем стол, дощатый, со щелями. На столе две поллит- ровые водочные бутылки. Одна, пустая, валяется на боку, другая выпита наполовину. Трое подвыпивших людей играют в карты. Вначале бросились в глаза руки Пашки Баранчука. Такие руки здесь были только у него. Очень белые, с длинными тонкими пальцами. Нет, это не вдохновенные руки прирожденного музыканта, но и не выло щенные руки бездельника, которым посвящена треть жизни их владель ца. Это — руки вора, имевшего за десять лет двадцать лет судимости. Вот они бросили в сторону колоду карт, трепетно загребли деньги, ловко развернули их веером. Рядом с Пашкой — Луковкин и Лугов. Здесь их звали «Лук и Луг». И не только потому, что их фамилии созвучны. Лук и Луг — одно целое. Они были друзьями — тихие, молчаливые, безвольные ребята. Кто угод но мог вить из них веревки. Если бы бригадир приказал им работать по двадцать часов в сутки, они бы безропотно согласились. Если бы кто-ни будь из товарищей настоял, чтобы они намяли бригадиру бока, они и это сделали бы за добрую душу. Но чаще всего Лук и Луг были в стороне, молча и с какой-то грубоватой застенчивостью глядели на окружающих, словно были навсегда перед ними виноваты. Виноваты, они правда, были. Пять лет назад Лука и Луга судили за воровство. За какое именно, ни кто из строителей не знал. Знали только, или вернее, догадывались, что и в это дело их втравили такие, как Пашка.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2