Сибирские огни, 1961, № 7

цам. А батракам еще горше. Снега в ту пору были крепкими. Ягеля недостава­ ло. Полярная ночь — вьюжная да морозная. Гибли олени. И большое горе при­ шло в чумы. Голодали люди. Выпадали у них зубы, кровоточили десны. Немно­ гие дождались весны. Немало мумий в худых шкурах осталось в тундре. Тогда- то и решился старик на последний шаг, чтобы спасти своих детей. Выбрал он время, тайком пробрался к стаду... Великий грех в тундре взять чужое. Но ког­ да смерть ходит рядом и то одного, то другого хасово и хасоване — мужчину и женщину уводит с собой, решился... Взял двух оленей. Повел в тундру. А что­ бы не нашли, приделал батрак к старым кисам корни юмба — кустарника. Хит­ рил старик. Прошел немного, оставляя позади себя следы корней на снегу. Со­ всем недалеко. Нагнали его люди хозяина. Завернули оленей. А старика побили и оставили в тундре. Выжил старик. С оставшимися в живых ушел на далекие озера. Но уже с фамилией — Вануйто — перевернутая земля, корневой человек. Так и появилась фамилия у Энсу Павловича — потомка старика ненца, батрака из Байдарацкой тундры. Помнит об этом по рассказам мать Энсу Павловича старушка Хильте. И когда вспоминает, слезятся у нее глаза , передергиваются щеки от волнения. Я слушаю Энсу Павловича и думаю о том, что и ему, появившемуся на свет тридцать шесть лет назад, в чуме на реке Паюта, уготована была судьба, подоб­ ная той, что у деда, муками обретшего фамилию, не живи он в другое время, если бы на одной шестой земного ш ара не победил рабочий класс с его единой и мудрой Коммунистической партией. — Ну, а я до 1939 года тоже кочевал,— рассказывает Энсу Павлович,— охотничал, рыбачил, оленей гонял... Потом определился в школу. Два класса окон­ чил. Учиться бы мне и дальше, да война наступила... Пошел рыбачить, а потом— на войну. Вот ,— вздрагивает правым плечом Энсу Павлович,— в феврале сорок пятого года под Кенигсбергом рвануло... Сирена катера, подошедшего к причалу, тягуче проносится над поселком и затихает у протоки. Вануйто оборачивается к окну, открывает форточку, и в на­ куренную комнату врывается свежий, напоенный влагой, бодрящий поток воздуха. — Ну, вернулся после ранения и — в Новый Порт подался. Тундра, она тя ­ нет... Стал учетчиком в колхозе. Потом окончил курсы оленеводов, работал зав ­ хозом, заместителем председателя колхоза... Потом выдвинули на партийную ра ­ боту... Был инструктором. Кочевал по тундре. А теперь я... — Товарищ Вануйто,— шучу я , подсказывая,— секретарь райкома партии... — Третий секретарь,— уточняет Энсу Павлович, и снова улыбка расцве­ чивает его широкоскулое лицо .— И учится этот третий секретарь в седьмом клас­ се... И думает окончить десятилетку ... — Значит, завтра на Селешью тонь? — спрашивает Энсу Павлович.— По­ видаемся с Худи? — Повидаемся,— соглашаюсь я. И снова вечер в маленькой комнате райкома. Снова в памяти чередой про­ ходят лица, события, встречи. Живым предстает затерявшийся в просторах тунд­ ры поселочек Гыда. И скользит мысль, вмиг одолевая пространства, переносит по левому берегу Гыданской губы, в самую глухую тундру. Есть в тех местах речка Пимеюн. У ее устья стоит махонькая избушка, построенная из выброшенного морем плавника, обложенная с боков наклонными досками. Избушечка в одно окно. А невдалеке лижут берег волны приливов, ве­ ками выглаживая песок. Теперь ок похож на асфальт. Такой ж е гладкий и такой же крепкий. И берег здесь каменистый. Унылый и неприютный. А окрест — на десятки, сотни километров — ни души. Где-то кочует в этих просторах один из немногих, один из последних шаман Сюнзыку Тибичи — глубокий старик со злы ­ ми сверлящими глазками на морщинистом лице... — Арка-шаман! — Большой ш аман — с испугом в голосе и тихо, так, что­