Сибирские огни, 1961, № 7
ситься вдогонку: одна из передних ног у нее з а щиколотку притянута к бедру. Струйки молока продолжают звенеть о стенку ведра. А девчушка уже отвязывает другого жеребенка, и другая кобылица подает обрадованный голос. У коновязи суетятся мальчики и девочки. К ним прикреплено по два-три жеребенка. З а работу начисляют трудодни. Ребята все лето заботятся о своих воспитанниках, знают, когда можно по зволить им насосаться молока досыта, а когда побыстрее отнять от вымени. Из этих ребят, вйе сомнения, вырастут хорошие табунщики, отличные доярки и ма стерицы по изготовлению кумыса. Это будут трудолюбивые люди, и, несомненно, они найдут пути для того, чтобы юрту пастуха, кочующего со стадами, заменить теплым домом. Дойка закончена. Мы мчимся дальше в степь. Вот равнина уж е разделена бороздками на небольшие квадраты. Но бороздки еще сухие. Чтобы по ним по шла вода, надо переделать головное сооружение, откуда начинается главный канал. Это — в плане будущего года. А вот и влажная , недавно политая, земля. Чагандай Чагандаевич останав ливается. Мы выходим из машины. Трава — до пояса. Местная, высокогорная, похожая на тимофеевку, только с черным султанчиком. Где-то недалеко курлыкают журавли. Сторонясь нас, пролетает варнавка. монгольская утка, в красной жилетке. Она летит и надрывно стонет, жалуясь на то, что ее потревожили косари. Не люди, не лошади вспугнули ее с гнезда, а не знакомый стрекот машин. Сенокосилки, никогда не виданные здесь, движутся вереницей. Всё ближе и ближе к нам. На углу делают крутой поворот и едут вдоль дороги. З а ними мягким зеленым ковром стелется скошенная трава. Косари останавливаются. Председатель расспрашивает о работе. Ему от вечают с гордой улыбкой. Я догадываюсь, о чем они говорят: машины в поряд ке. Отличные! Но колхозники тут же сникают: работать можно... и все шло бы хорошо... если бы не кони. Не привыкли ещ е ходить в упряжке. Шарахаются, окаянные, из стороны в сторону. Трудно управиться. Кое-где остаются неско шенные былинки. — Ничего, — подбадривает председатель по-русски. — Как говорят, лиха беда — начало. Медлить нельзя. План — двенадцать тысяч центнеров! А пока выполнили, вчера сами слышаши, только полторы тысячи. Самое начало. По быстрее надо. Мы смотрим вдаль , где виднеются большие ометы сена. — Там мы сеяли пырей да костер безостый, — рассказывает Чагандай Ча гандаевич. — Хорошая выросла трава! Там и начали сенокос. Журавли взлетели стаей и, задорно курлы кая , направились туда, где сено уже было заскирдовано: там широко разлилась вода, — колхозники поливали лу га, чтобы на будущий год трава выросла густой и высокой. Я вспоминаю Мариэтту Шагинян: правда оказалась на ее стороне. Как бы подтверждая это, Чагандай Чагандаевич заводит разговор о пред стоящей зимовке: — Овечкам сецо будем давать. Маленьких ягняток сеном кормить. Самую худую непогоду победим. Кочевать будем меньше — жить лучше. На стоянках построим кошары, бани, красные уголки... Пахнет не степной горькой полынкой, не чабрецом, не пылью знойной пу стыни, а свежим сеном, влажной землей, как бы заново созданной. Умолкает варнавка. Постепенно затихает журавлиный переклик. И только шумит под ветром высокая трава да становится все слышнее и слышнее веселый стрекот приближающихся сенокосилок.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2