Сибирские огни, 1961, № 6

— Да, поваренком!..— подтвердил Алексей Максимович. — А я — подручным лоцмана, а потом — и полноправным чтецом фарватера... — Я пылко мечтал о такой должности...— с улыбкой вздохнул Горь­ кий.— Увы, не получилось... — А я сам бросил эту профессию...— задумчиво покачал головой Марк Твен.— После того, как на одном из пароходов взрывом котла был насмерть обожжен мой родной брат, я ощутил враждебность к парохо­ дам, стал сухопутным искателем приключений... Слыхали о такой стране, как Невада? — Ну, как ж е !— отозвался Горький.— Много раз мысленно путе­ шествовал по США! Край серебряных приисков, кажется? — Совершенно верно! — обрадовался Марк Твен.— Я чуть-чуть не сделался там набобом, крезом! Не хватило немногого — упрямства... Впрочем, к этому времени меня уже начали признавать как литератора. И я оставил поиски подземных кладов... Посмеявшись, он продолжал: — В общем, насколько я представляю, мы с вами, Горький, оба яв­ ляемся бакалаврами великого университета жизни и собственно — долж­ ны бы чувствовать себя несколько робко, стеснительно среди присут­ ствующего здесь созвездия ученых, высокодипломированных людей... К счастью — дело обстоит иначе! Они понимали друг друга особенно хорошо, когда обязанности пере­ водчика брал на себя превосходно владевший и английским, и русским языком Морис Хилквит, кончивший в Америке университет. Николай Евгеньевич Буренин вносил, время от времени, необходимые дополнения и поправки. — Да,— продолжал Твен,— все эти высокоученые и образованные люди‘ничуть не кичатся перед нами, наоборот, проявляют не всегда по­ нятное для меня почтение к тому, что мы могли бы считать нашей бедой... — Ваши мысли удивительно совпадают с моими, господин Твен,— сказал Алексей Максимович.— Меня тоже иногда удивляет, почему ка­ кой-то особенной моей заслугой провозглашается недостаточность моего образования, его несистематичность, клочковатость... Сам же я иной раз сильно завидую людям, владеющим языками, знающим высшую матема­ тику, умеющим строить здания, мосты, железные дороги, пароходы... Впрочем, если вы, мистер Твен, были фарватерным лоцманом на Миссиси- пи, на самой большой и трудной реке мира, это было уже немалым обра­ зованием... И если вы, обладая такой специальностью, все же предпочли поприще писателя, это означает, что литература влекла вас не какими-то выгодами, а была вашей неодолимой потребностью, своего рода «бо­ лезнью»... Наш чудесный Чехов, между прочим, тоже болел таким «неду­ гом»: будучи квалифицированным врачом, всей душой предался писа­ тельству... Услышав имя Чехова, Марк Твен еще более оживился: — У вас, русских, страшно серьезная литература!.. Достоевский, Толстой, теперь — вы... Насколько я понимаю, даже и ваш Чехов, кото­ рый мне представлялся моим собратом по части юмора,— это опять-таки сочетание легкой улыбки и тяжелого пессимизма... Услыхав близко шедшие слова «Чехов»'и «пессимизм», Алексей Мак­ симович, не дожидаясь перевода этой фразы, догадался, что имеет в виду его седовласый собеседник... Он поспешил возразить: — Пессимизм? О, нет!.. Смею думать, что даже и Достоевский не был совершенным пессимистом... Даже и его писания вдохновляли кое- кого из наших русских революционеров на борьбу за лучшее будущее. А