Сибирские огни, 1961, № 6

зависело. Единственное, что он мог сде­ лать, это рекомендовать пьесу к запре­ щению. Через неделю после подачи рукописи в цензуру Белинский вновь постучался в цензурный комитет. Он надолго запом­ нил этот день... Едва он появился на по­ роге, как взгляды всех обратились к не­ му, а секретарь подбежал к ректору, профессору Двигубскому, сидевшему на другом конце стола, и проговорил: — Иван Алексеевич! Вот он! Вот г. Белинский! Обо всем этом Белинский рассказал вскоре в письме родным: «Не буду мно­ го распространяться: скажу только, что несмотря на то, что мой цензор в при­ сутствии всех членов комитета расхва­ лил мое сочинение и мои таланты как нельзя лучше (хитрый Цветаев решил не наживать врагов и ни слова не сказал при Белинском о своем письменном от­ зыве на пьесу.— Ю. М.), — оно призна­ но было безнравственным, бесчестящим университет, и об нем составили жур­ нал!.. Но после это дело уничтожено, и ректор сказал мне, что обо мне ежеме­ сячно будут ему подаваться особенные донесения...» Добавлением к письму Бе­ линского может служить свидетельство его товарища Аргилландера о том, что профессора цензурного комитета пригро­ зили автору трагедии лишением прав со­ стояния и ссылкою в Сибирь. Этот день имел для Белинского дале­ ко идущие последствия. Никогда еще не было ему так трудно и тоскливо, как осенью и летом 1831 го- .да. С запрещением трагедии рухнули планы Белинского поправить свои де­ нежные дела и уйти с полуголодного ка­ зенного кошта. У юноши не было при­ личного костюма, а казенная шинель его приобрела такой вид, что сквозь нее, по словам Белинского, можно было сеять «аржаную муку». В довершение всего ■организмом Белинского, не сильным от природы и подточенным лишениями, ов­ ладела болезнь. «Три раза был в боль­ нице и, может быть, скоро буду в чет­ вертый!— писал он родителям.— Я ужа­ сно боюсь, чтобы болезнь моя не обра­ тилась в чахотку...» Каникулы Белинский вынужден был проводить в Москве, как ни тосковал он и ни рвался в родной Чембар. «И рад бы в рай, да грехи не пускают...»— шу­ тил он. Грехи — это все те же безде­ нежье да хворость. Лето 1831 года было в Москве, как назло, дождливым и холодным: солнце почти не показывалось. Ни выйти за во­ рота университета, ни побродить, как раньше, по московским улицам... Прошло еще несколько месяцев. Белинский был прав, когда писал, что университетское начальство «при первом случае... не умедлит напомнить мне, что знает меня». 27 сентября Белинский ‘Зыл исключен из университета, якобы, «по слабому здоровью и притом по огра­ ниченности способностей», как гласил официальный документ... Но уже многим современникам Вёлин- ского была совершенно ясна связь меж­ ду такими фактами, как цензурное за­ прещение трагедии Белинского и исклю­ чение его из университета. Советское литературоведение (работы М. Поляко­ ва, В. Нечаевой) документально подтвер­ дило эту связь. VII Бывает, что писатель прожитые им события берет в основу истории своего героя. Но бывает, что автор повторяет поступки своего героя. Так случилось с Белинским. Конечно, ничего не было бы ошибоч­ нее, как отождествление Белинского с героем его пьесы, — такие вещи и по от­ ношению к реалистической литературе не всегда позволительны, а «Дмитрий Калинин» — произведение романтиче­ ское, в котором краски намеренно сгуще­ ны, жизненные пропорции нарушены, а многие реплики и поступки героев, осо­ бенно главного героя, лишены жизнен­ ной достоверности. Над подобными па­ раллелями зло иронизировал потом Бе- линский-критик, говоря, что «Шиллер не был разбойником, хотя в Карле Мо- оре и выразил свой идеал человека». Но когда автор «драматической пове­ сти», доводя ее конфликт до трагическо­ го обострения, показывал, как Калинин идет на преступление и нарушение «обы­ чаев», как самые лучшие его намерения оборачиваются, во вред ему самому и приносят ему славу человека безрассуд­ ного и злонамеренного. В разгар работы над пьесой Белинский едва ли предпо­ лагал, что пройдет несколько месяцев и финал цензурной истории продиктует ему печальные строки, но теперь уже — о самом себе. «Сообразивши все обсто­ ятельства моей жизни,— писал он роди­ телям,— я вправе назвать себя несча­ стнейшим человеком... Все мои желания, намерения и предприятия, самые благо­ родные как в рассуждении самого себя, так и других, оканчивались или неуда­ чами, или ко вреду мне же и, что всего хуже, навлекали на меня нарекание и подозрения в дурных умыслах; доказательство перед глазами». Но вольно же было Белинскому не со­ знавать те опасности, которые несла ему его пьеса! И как мог он свое «безнрав­ ственное» сочинение, исполненное «воз­ мутительных» рассуждений против раб­ ства, подать — кому? — цензурному ко­ митету университета, этому ареопагу престарелых доктринеров и педантов, не­ навидевших малейшее проявление свобо­ домыслия и самостоятельности? И поче­ му не предостерегли Белинского его то­ варищи, слышавшие пьесу задолго до ев