Сибирские огни, 1961, № 5
ему очень важным начальником. Иначе и не могло быть. Кто мог еще- иметь такого солидного и благородного шофера? Старик положил на ко лени тяжелые, задубевшие от солнца руки. — Отец, куда путь держишь? — спросил на ломаном испанском шофер. — Ходил к сыну. Он доброволец. Время хлеб убирать, а работать не кому. Я просил командира дать сыну отпуск жениться. А командир ба тальона сказал: «Какая женитьба, если война!» Но сын дошел до генера ла, а тот сказал: «Мы привыкли хоронить, а надо больше женить!» — и дал отпуск. Вот это генерал народа! — гордо добавил старик. — Так этот генерал сидит сейчас рядом с вами! — не выдержал адъ ютант. Старик удивленно посмотрел на лицо Матэ, на его коричневую курт ку, брюки из светло-бежевого кирза. — Товарищ генерал, старик не верит,— сказал адъютант. Но ста рик, видно, понял, что речь идет о нем, и спросил: — На каком языке вы говорите? — На русском,— ответил генерал. — Русские...— задумчиво произнес старик. — А ты знаешь, Алеша, я часто задавал себе вопрос: какой я писа тель — русский или венгерский? Я писал по-венгерски, а затем сам пере водил на русский. Иногда я забывал какое-нибудь венгерское слово, чтобы выразить глубокое чувство, и начинал писать по-русски. Долго я не мог понять, в чем тут дело? Наконец, сделал открытие. Уехал из Венг рии восемнадцатилетним юнцом, а человеком, видящим и понимающим жизнь, думающим и умеющим отстаивать свои мысли, я стал в Советском Союзе. И коммунистом стал в Союзе. И в любви впервые в жизни при знался там же.— Генерал задумался, тень грусти мелькнула на муже ственном лице. «Бедная Катя!..» — беззвучно произнес он.— Потом вдруг улыбнулся— светло, радостно, ясно...— И семью приобрел я в России... И моя маленькая дочь Наташка лепетала свои первые слова на родном ей русском языке...— Он вздохнул.— Эх, когда-то я их увижу: Веру и Наташку? Сейчас приходится лишь из писем узнавать о них... Адъютант не решился нарушить наступившее молчание. Что-то соби рался сказать старик-испанец, но в это время задумавшийся было гене рал заговорил снова: — А вот когда я пишу о своем детстве, когда во мне оживают воспо минания первых юношеских лет, тогда—другое. Тогда под мое перо ло жатся на бумагу теплые венгерские слова, которых я напрасно искал бы в другое время... — Это очень хорошо, товарищ генерал! Генерал улыбнулся. — Часто приходится удивляться, что я чувствую себя очень моло дым, так смотрю на жизнь, будто только вчера вошел в нее. У меня та кое чувство, что проживи я сто двадцать лет,— не надоело бы! Я мечтаю о том времени, когда смогу на несколько лет спокойно сесть за стол и на чать записывать то, что видел в последние годы. К сожалению, фашисты не дают мне времени. А я ведь не только писатель. Я— революционер. Я — военный... Мне есть что рассказать людям, и я когда-нибудь сделаю это. — Я помню,— сказал адъютант,— когда мы, бойцы одиннадцати национальностей, выстроились на площади в Альбасете, все с нетерпени ем ждали, на каком языке обратится к нам генерал Лукач, которого еще не знали. Каждому хотелось, чтобы Лукач оказался его земляком. А вы заговорили по-русски: «Товарищи, я буду говорить на языке Великой Ок тябрьской революции!»
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2