Сибирские огни, 1961, № 4

дом? Заведующего. Это вы? Ну как: жив еще тот человек-то? Не поняли? Губпродкомиссар говорит... В общем, тот самый, который в три горла... Раскумекали? Ладно уж, не извиняйся. Так жив он? Вот что, любезный, я посылаю тебе сейчас немного припасов. Ему дай малость и ребятишкам подели, ребятишкам. Семен Иванович закрыл глаза и несколько секунд сидел молча. «Это он, когда сказал: «ребятишкам», — наверно, про своего Васят­ ку вспомнил»,— подумал я. Комиссар взглянул на посетителя: — Вот что, карчинский товарищ. Забирай свое добро и дуй с ним в детский дом на улице Карла Маркса. Отдай это заведующему, а потом приходи. Что-нибудь наскребем из фуража. Малость, конечное дело, но все-таки... Приезжий обрадовался, но не трогался с места. — Да я вам это... — Или не понял?! — заорал Семен Иванович.— Сейчас позвоню в чека...— И потянулся опять рукой к телефону^ Я печальным взглядом проводил мелькнувший в дверях каравай. — Ну, значит, Аркаша (до чего мне было приятно, когда он звал ме­ ня по имени), был я дома... — Да, Семен Иванович? Ну и что? Ругала вас сегодня жена? — Нет. Положила мне вот эти лепешки. А сама плачет всё. — Плачет? — шепотом вырвалось у меня. — Обливается вся слезами и заявляет мне, брат Аркашка, такую ноту: «Уеду я,— говорит,— от тебя, ирода, с Васяткой в деревню! Совсем тут пропадем с таким отцом». Я, понимаешь, молчу, только лепеха-то по­ перек горла встала. Жалко их обоих, а что я могу поделать? Поднялся, ушел. На крыльце слышу: голосит Феклуша... У комиссара дрогнули губы, он отвернулся к окну. А потом подошел ко мне и тихо продолжал: — Иду, понимаешь, улицей и раздумался. А ведь права, пожалуй, Феклуша-то. Сколько моих товарищей слесарей смылось зайцами в дерев­ ню, работают там кузнецами, жену, детей прокармливают. А тут другой голос во мне заговорил: «Стыдись! Ты коммунист. Губернский комиссар. Ты для чего же пошел в революцию, а?»... И враз вся дребедень как дур­ ной сон прошла. Вижу — томится очередь у закрытого магазина, такие все худущие лица. А дать им нечего! И такая меня забота обожгла! Кулаки проклятые! Кусочка хлеба рабочим и их умирающим детям не дадут. У-у!.. Звери!.. Но ведь не одни же кулаки в деревне. Можно же догово­ риться по-хорошему со средним мужиком. А у кулачья — вырвать с горлом. Комиссар даже зубами скрипнул. А я вспомнил, как утром маленькая сестренка все тянулась прозрач­ ной ручкой к маме и плакала, плакала: «Хлеба!» А хлеба у нас ни крошки уже второй день... — Да-а, иду я так, значит,— продолжал Семен Иванович,— думаю думки свои, и вдруг вижу: передо мной человек бредет, качается. Что за черт, где надрызгался, подлюга? Заглянул ему в лицо и все понял: с голо­ да опух. Тут его к стене потянуло — вот-вот повалится. Я подхватил его: «Вам плохо?» А он глазами-то заморгал, и хрипло так, чуть слыхать: «Хлебца бы... кусочек, товарищ...» Так, веришь ли, у меня всё поверну­ лось в груди, волком бы, кажется, взвыл. Проклятые капиталисты. До чего довели людей, народ наш! А бедняга уже почти память потерял, по­ вис у меня на руках. А куда мне его вести? До больницы далеко... Тут вижу — детдом. Приволок его туда и сразу на скамейку положил. Да-а. Ребятишки выбегают, высохшие такие, с тонкими ножонками. Не лучше