Сибирские огни, 1961, № 4
ка, мокрая от росы. Чемизов взял Асину руку и вдруг поцеловал. Она дер нулась, перестала видеть окружающее. Потом она не могла вспомнить — сказала что-нибудь или нет. Должно быть, все-таки, что-то сказала. Ска зала и ушла в купе, забралась на полку. И не знала, что делать: запла кать или рассмеяться. Она посмотрела на свою руку, нахмурилась: рука была маленькой, запачканной о поручни, рука неряхи-школьницы... Весь день она видела ласковые глаза поэта. И весь день сердце у нее замирало: вечером они должны были проехать родной город. Она проне сется мимо. И от этого ей было печально и беспокойно. И все же весь день она не забывала, что Чемизов поцеловал ей руку. Небывалые, стыдные и, как ей казалось, запретные мысли обдавали жаром ее щеки. Ведь при дет время, и кто-то полюбит ее, будет целовать ее, и она выйдет замуж. От этих мыслей ей было и весело, и страшно, и стыдно. Она не могла представить, как это все произойдет. Потом она поняла, что ей нравилось тайно перехватывать влюбленные взгляды Чемизова. Но она тут же воз ненавидела себя за эти мысли, почувствовала себя гадкой и заявила сама себе, что этого не может быть, что она замуж не выйдет потому, что будет вечно плавать на корабле. Это опять жизнь приоткрыла ей новый уголок свой. Этот уголок бес покоил все ее существо, пробуждал жгучее любопытство. Вечером она вышла на тихой станции, подошла к решетке вокзаль ного сквера. Сгущались печальные сумерки. В пустой аллее стояла сырая скамейка. Лужи, грязь, палый лист. На листьях валялся окурок. Кто-то только что сидел. Над окурком вилась длинная синяя прядка дыма. Ви лась тоскливо. Окурок был искусан. В луже плавали клочки письма, на них расползлись фиолетовые буквы. Ася долго смотрела на дымок в су мерках. И столько было печали в этом дымке, что Ася запомнила его на всегда. И на миг жизнь показалась ей совсей невеселой. Нет, никого и ни чего она не хочет! Пусть будут только корабли! Нет, нет, никогда с ней не может случиться подобного! Она никого не любила, да и не хочет лю бить. Зачем ей это? А мать, отец? Ведь она любит их, и еще как! Ну и что же? Ну и что же? Нельзя же всю жизнь сидеть под маминым крылышком... Вот через два часа будет родной город... Ася металась по всему вагону от окна к окну. Она то жадно смотре ла на мелькающие знакомые полустанки, то начинала лихорадочно разво рачивать кулек с конфетами, чтобы свернуть его еще красивее. Это был их подарок матери. — А папе... папе ничего нет! — воскликнула она.— Чего бы ему купить? Долго ломали голову, и вдруг Лева закричал: — Ура! Выход найден! — он выдернул из кармана пиджака изогну тую трубку из верескового корня. Она лежала в красивом замшевом ки сете с кистями. — Спасибо! — от всей души сказала обрадованная Ася.— Вот это подарок так подарок! Она бережно завернула трубку в кулек с конфетами. И опять броси лась к окну. Но не стоялось на месте, и она вернулась в купе. Славка тоже была сама не своя. И она томилась, не зная, чем за няться. — Вот как батя ввалится в купе, да обеих нас ухватит за шиворот, тогда запоем мы с тобой! — проговорила она бодрясь. «Останутся. Не вы терпят»,— подумал Чемизов. Сестры бросились к окнам: замелькали огни, знакомые постройки. Сотни километров ехали среди незнакомого, невиданного, и вдруг родной островок: город детства. Они узнавали исхоженные ими улицы, здания, в
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2