Сибирские огни, 1961, № 4

ДйХ. Как же они выглядят? Кого же за­ числяет автор в герои своих произве­ дений? Вот «Нигилист». «Носил он брюки уз­ кие, читал Хемингуэя... Низвергал Гера­ симова, утверждал Пикассо...» А потом уехал в экспедицию и... «у парня био­ графия оборвалась нелепо»: он погиб, спасая товарища. Его дневник прочел я. Он светел был и чист. Не понял я: при чем тут прозванье «нигилист». Что верно, то верно: непонятно. Но не­ понятно другое: почему нужны были ка­ кие-то исключительные обстоятельства для доказательства хороших «вкусов»? Почему поэт не мог опровергнуть буд­ ничными примерами «прозванье «ниги­ лист»? Выходит так: если бы этот парень не погиб, так и остался бы он «нигили­ стом» и не о чем было бы говорить. Есть дневник? Ну, это, знаете, пусть слезливые люди верят словам хлюпиков. Не в пример автору, больше верится по­ смертным запискам коммунистов... Я умышленно ставлю поэму и это сти­ хотворение рядом. Обратите внимание: И пусть, не в пример неискренним, рассчитанным чьим-то словам... И Его дневник прочел я. Он светел был и чист... В первом случае речь идет о комму­ нистах, во втором — о «нигилисте». Тут и комментировать нечего... Или — еще «героиня»: Муська с конфетной фабрики. На нее «блатные с Троицкого смотрели ласково... Юнец икорочки ей брал зернистой... Команди­ ровочные ей губы муслили...» и вдруг явился «верящий, большой и добрый», и сердце Муськино растаяло, она «чуть не плакала, что счастье выпало...» М-да... Кажется, лучше героев в нашей жизни не найдешь, как не мог найти лучших стихов журнал «Юность», призванный воспитывать молодое поколение. Справедливости ради, должен сказать, что Евтушенко пишет не только о Мусь­ ке и о парне в узких брюках. Подборка открывается стихотворением «Москва и Куба», название которого уже говорит о теме. Но как эта тема решается!? Вот концовка стихотворения: Во имя нынешнего дня и вас, все будущие годы,— Фидель, возьми к себе меня солдатом Армии Свободы! Кого же рекомендует поэт в армию Фиделя? Девчушку, которая ни о чем не думает и лишь «притихла», когда на заводском митинге впервые услышала о бельгийских фабрикантах и покровите­ лях Батисты; «Московского парня», кото­ рый прогуливается «воскресным парком сквозь листья, смех и песенки» и об од­ ном у него забота: «Ах, ни о чем бы мне не думалось!» Правда, будучи пионером, он «мечтал идти на Франко», а сейчас у него за душой — ничего, это тот же са­ мый нигилист, огорчающий «честных производственников» бездумной погоней, за модой. Кого обожгут эти строки? Кого заста­ вят поверить, что их герой готов сра­ жаться за свободу Кубы? Бросаясь от' проповеди пошлостр («Муська») к про­ паганде революции («Москва и Куба»), Евтушенко сам сомневается в том, что. читатели поверят ему, и старается убедить их. «Все это — не пустые; фразы». А в самом-то деле, это пустые фразы автора, как пуст и его герой. Вернусь к поэме. Удивляет: почему она посвящается В. Маяковскому? Тому самому Маяковскому, который писал: Я всю свою звонкую силу поэта тебе отдаю, атакующий класс... Неужели Евтушенко всерьез думает, что «атакующий класс» может взять на вооружение его поэму? Посвящая поэму великому пролетар­ скому поэту, следовало бы вспомнить другие его слова, а именно: Литературная шатия, успокойте ваши нервы, отойдите — вы мешаете мобилизациям и маневрам... «Считайте меня коммунистом! — гово­ рит Евг. Евтушенко.— Правда, я еще ничего такого не совершил, но я буду тверд до конца, я твой, Революция, я с детства коммунист... я... я... я...». Считать или не считать? Проголосуем? Я — против!