Сибирские огни, 1961, № 4

Говорят, Вознесенский — оригинален. Следовательно, можно предполагать, что ■он внес в нашу советскую поэзию свой духовный мир, свое отношение к людям, событиям, свои интонации, не похожие на чьи-либо другие, наконец, свою тему, свою ритмику, свой строй стиха. Коро­ че говоря, обогатил арсенал нашего поэ­ тического вооружения. Так ли это? Я беру книжку «Парабола» и читаю одно стихотворение за другим. И — странное дело! — чем больше читаю, тем упрямее возникают какие-то знако­ мые ассоциации, тем настойчивее появ­ ляется ощущение, что я уже где-то слы­ шал нечто подобное, где-то уже встре­ чал... Читаю стихотворение «Вечер на стройке». Меня пугают формализмом. Как вы от жизни далеки, Пропахнувшие формалином И фимиамом знатоки! А память... Что поделаешь с ней! Па­ мять назойливо подсказывает мне те же ритмы, почти, те же самые интонации: Меня отронит Марсельезия, Как президентного ц.аря1 Моя блестящая поэзия Блеснет, как вешняя заря! (И. Северянин. „Свмогимн“). Читаю стихотворение «Лунная Нерль»: Меня пронизывают волны Высокой голубой воды — Твои, Россия, сны и войны, И дикой девочки черты. Кто жег тебя в татарских станах? Чьих стай маячили крыла?.. И вспоминаются знаменитые блоков­ ские «Стихи о России». Читаю в сбор­ нике «Мозаика» стихотворение «Б. А». Дали девочке искру. Не ириску, а искру. Искру поиска, искру риска. Искру дерзости олимпийской! И сразу в памяти возникают строки Марины Цветаевой. Вообще надо ска­ зать, что ритмика стихов А. Вознесен­ ского, их строение, их фонетика, их нев­ растеничность во многом идут от Цвета­ евой. А это уже из «жестокого» романса двадцатых годов: Сидишь беременная, бледная. Как ты переменилась бедная! Стихи А. Вознесенского напоминают мне одеяло, сшитое из разноцветных лоскутьев. И что ни лоскут — 1о чужой. Но я ведь привел только несколько при­ меров, а их можно умножить можно приводить без конца. И это называют оригинальностью? И это считаю? нова­ торством? Чужие интонации, чужой, нервиче­ ский стих или, наоборот, банально-пош­ ловатый: Ой, вокалисточка, снова за шалости? Или, озябшая, бросив постель, Бродишь босая и взять не решаешься Трубку тяжелую, как га*нтель... Это ощущение чужого не покидает да- же при чтении лучшей вещи Вознесен­ ского — поэмы «Мастера». Вероятно, апологетов Вознесенского она привлекла своей юношеской размашистостью, эта­ кой дерзостью, полиритмичностью. Но, чем внимательнее вчитываешься в нее, тем отчетливее видишь, что перед тобой всего-навсего модернизированные, не­ сколько осовремененные «Зодчие» Д. Кедрина. И после всего этого, нисколько не смущаясь, А. Менынутин и А. Синяв­ ский пишут: «...Это один из самых инте­ ресных поэтов младшего поколения. Не­ которые черты его дарования, при всей их самобытности, присущи целому ряду авторов, вступающих сегодня в поэзию. Вознесенский выразил острее других тенденции, характерные для нынешнего развития новых поэтических сил. Это, прежде всего, поэзия наступления, нати­ ска, вмешательства в жизнь, в литера­ туру, позиция активного самоопределе­ ния и самоутверждения». Умри, Денис, лучше не напишешь! С каких это пор реминисценция стала новаторством, манерность — самобыт­ ностью, голая литературщина — вмеша­ тельством в жизнь? «Как вы от жизни далеки!» — воскли­ цает в стихотворении «Вечер на строй­ ке» Андрей Вознесенский, упрекая ка­ ких-то неведомых критиков. А напрасно! Глубоко убежден, что критики, ругающие Вознесенского за от­ рыв от жизни, гораздо ближе к ней, чем сам поэт. К сожалению, их добрые при­ зывы и советы остаются не услышан­ ными. А. Вознесенский съездил в Сибирь и написал стихи о нашем крае. Но с та­ ким же успехом он мог бы и не ездить, оставаться в Москве. Ведь для того, что­ бы еще раз повторить до сих пор суще­ ствующие, к сожалению, обывательские представления и сплетни о Сибири, пра­ во же не стоило пускаться в столь далекий вояж. Видимо, начитавшись старых романов и повестей о прошлой Сибири, наслы­ шавшись всяческих разговоров и рос­ сказней, полных дешевой экзотики и ко­ пеечной романтики (не пора ли, кстати, пересмотреть кое-что из написанного о старой, «кондовой», «глухоманной» Си­ бири?), поэт совершенно искаженно вос­ принял ее. Она для него — только пи­ кантная таежная экзотика, неразбужен- ный медвежий угол, а люди Сибири — чуть ли не пещерные троглодиты. Здесь гостям наливают Так, что вышибут дух.