Сибирские огни, 1961, № 3

— Вы читали трагедию Байрона, названную вашим именем, Манфред? Нет, лорд Байрон. Английский поэт, погибший в Греции... Бай-рон! Манфред смущен. Манфред растерян. Он выпаливает фразу, которая до сих пор была монополизирована нами, туристами: «Ich verstehe nicht». А танцует он хорошо. С ним легко, весело и не так тревожно, как с угрю­ мым и не в меру проницательным Хайнцем. Этому вальсу будет конец или нет? Да, русский язык Хайнц М. изучал в плену. Он воевал против русских четы­ ре года в войсках зенитной артиллерии. Прошел путь от границы до Сталингра­ да, потом с остатками разбитой армии докатился до Севастополя. Там и окончи­ лась его военная карьера. В сорок четвертом году. — Вы были ранены? Хайнц горько усмехается. — Когда сдавался в плен? Нет. Просто некуда было бежать. — А воевали вы хорошо? — Да, я имел награды... Что-то заставляет меня в этом разговоре ходить по лезвию ножа и вести его на такой щемящей ноте откровенности. Может быть, сознание, что второй подоб­ ный разговор вряд ли возможен? И я задаю «недипломатичные» вопросы, выслушиваю мнение Хайнца о не­ мецком национальном характере, мнение далеко не хрестоматийное, в чем-то схо­ жее с моим, в чем-то очень спорное. Потом он спрашивает, и я говорю о нашей на­ циональной политике до и после двадцатого съезда партии. И снова о войне. И о власовцах. И о Бухенвальде. А маленький джаз на полукруглой эстраде щедро отвешивает всем присутст­ вующим звонкие порции веселья. Ударник выпекает его на сверкающих медных тарелках, саксофонист — выдувает из своего инструмента пряной хмельной стру­ ей, а старик, играющий на контрабасе, по-лошадиному вздергивает головой, и тол­ стые струны контрабаса дрожат, как туго натянутые вожжи. Хозяева галантны, мы танцуем, танцуем, танцуем. Все: и маленькая темно­ волосая Зоечка из Норильска, и строгая серьезная «геологиня» Зина, и Евдокия Николаевна — маляр с красноярского завода комбайнов. Сталкиваясь в танце, мы наскоро наводим друг у друга справки и обмениваемся впечатлениями: — Как по-немецки сказать «через»? — Ты знаешь, этот Вилли, оказывается, тоже бывал в Киеве и даже помнит улицу, на которой я жила... Где-то в середине вечера (Мелитта проговорилась о моем дне рождения) вме­ сте с букетом душистого горошка мне дарят вальс: все поднимаются из-за столов, образуют широкий круг, и в этом кругу длинный, добродушный Манфред ведет меня в танце, торжественно улыбаясь. Это было трогательно. ...— В русском языке, —говорит Хайнц, захлопывая записную книжку, куда он только что старательно вписал мой адрес,— есть один глагол, который мне не нравится. «Переучивать». Я его часто слышал в лагере военнопленных. Так по­ нимали некоторые люди наше перевоспитание. Но человека нельзя «переучить». Он должен поверить в то, во что не верил раньше. Мы проходили политграмоту, а мастер в том цехе, где я работал, крал казенные детали и продавал их на сторону... Я не верил в социализм. Потом мастера арестовали, на его место стал настоящий коммунист. И это был для меня урок политграмоты. Меня не «переучивали». Мои личные убеждения заставили меня в пятидесятом году вступить в Социалистиче­ скую Единую Партию Германии. И остаться солдатом, хотя мне надоела военная форма — как говорят по-русски? — до чертей... Разговор о слове «переучивать» — маленькая месть. Я призналась, что мне не нравится название их учебного заведения: «Polizeischule», и еще — что не могу равнодушно смотреть на фуражки с высокой тульей, которые лежат на крайнем столе: типичные нацистские фуражки. Хайнц, усмехнувшись, ответил: