Сибирские огни, 1961, № 3

простоволосой головой к забору. Один мальчик подошел к ней и вежливо попросил: — Не надо при нас плакать, тетя. Очень тяжело, когда человек плачет. Первые немцы, встреченные мной, были военнопленные, работавшие на вос­ становлении разрушенных ленинградских домов. Сорок четвертый год. Война еще не кончена. Еще гремят залпы, пылают города и бредут по дорогам в казенных конвертах страшные бумаги — «похоронки». А тут, рядом с нашей школой, роются в битом кирпиче, таскают носилки, управляются с лопатами вчерашние смертельные враги и не возбуждают теперь ни ненависти, ни жалости — разве что брезгливость какую-то. Все одинаковые, в грязно-зеленых куртках и нерусских кепи с длинными ко­ зырьками и ушами, завязанными спереди (так называемые «финки»), все с блед­ ными, сытыми лицами. У них отрывистая, лающая речь. Это тот самый немец­ кий язык, который мы изучаем в классе и благодаря которому нам становится известна невинная новость: «Anna und Marta fahren nach Añapa». Прошли годы, и Германия раскрылась перед нами неисчерпаемыми кладе­ зями многовековой культуры, поразила нас титаническими усилиями научной мыс­ ли. Мы полюбили ее героев, научились отделять пшеницы от плевел — понятие «фашизм» от понятия «немецкий народ». И все-таки это — страна, ставшая роди­ ной научного социализма и родиной фашизма, страна, где творили величайшие писатели мира и где их бессмертные творения сжигались на городскйх площадях. Рассеченная сейчас надвое и своей западной частью снова ставшая на грани меж­ ду миром и войной, между разумом и безумием, она вызывает тревогу. Что влечет меня в эту страну? Желание поклониться святыням или тревога? Должно быть, и то и другое. Но я очень жду этой встречи и жду, хотя знаю, что перед Германией мы проведем шесть дней в Чехословакии. А пока я терзаю себя воспоминаниями о всяких неиспользованных возмож­ ностях, которые помогли бы мне проникнуть в области немецкой жизни, не преду­ смотренные туристским маршрутом. Ну что бы стоило списаться заранее с наши­ ми однокурсниками и узнать адрес Гальки Трешниковой? После окончания уни­ верситета она вышла замуж за немецкого парня, члена Союза свободной немецкой молодежи, и сейчас живет, кажется, в Берлине. Имени ее мужа не помню, помню только, что он очень красивый, и это почему-то пугало нас. Мы отговаривали Галь­ ку. К счастью, наши опасения не оправдались. Или, на худой конец, надо было узнать у биологов адрес Бригитты. Она учи­ лась в одной группе с моей подругой Олей Башкировой и однажды рассказывала нам, что в детстве состояла членом детской организации «Gitlerjugend» и что, по ее мнению (вот дурочка-то!), организация эта была похожа на нашу пионерскую. Бригитта... Она проучилась у нас два курса, потом вернулась домой, в Лейпциг. Поумнела ли она с тех пор? Мне начинает казаться, что я только за этим и еду в Германию: узнать, по­ умнела ли, наконец, аккуратная, трудолюбивая, но не очень-то любящая думать Бригитта. И тревога, не покидающая меня при мысли о Германии, тоже каким-то образом связана с моей ровесницей Бригиттой, с тысячами моих ровесниц и ровес­ ников, которые должны, обязаны понять все, чего не могли, не захотели, не су­ мели понять их родители. А ведь за окнами-то настоящая весна... В Кирове мы впервые выходили на перрон без пальто. В Москве покупаем фиалки. В Киеве едим свежую редиску. И, наконец, Чехословакия встречает нас таким майским разливом солнца, цветенья и небесной голубизны, что мы довер­ чиво и безоговорочно распахиваем куртки. Обаятельная, глубоко культурная и какая-то очень нарядная страна! Твои камни — священны, твои улыбки — приветливы, твои силуэты — изящны. Мы стоим на знаменитой карловарской скале «Олений прыжок» и смотрим вниз, на город. Только что пролился дождь, потом пробарабанил неожиданно крупный, угловатый град, и сейчас все краски первобытно ярки, а буковая листва щедро перемешана с солнечными лучами.