Сибирские огни, 1961, № 3
По-юному воспрянул духом. Голова кругом пошла. Ради Стешеньки даже денег со сберкнижечки снял — дело невероятное, найстрожайше себе запрещенное. И вот тут-то некстати дочь заявилась. На самом захватывающем мо менте пришлось ниточку оборвать. Скоро и того хуже — жена из больни цы пожалует. Как совместить несовместимое? Кинуть их? Скандал, крик. Не дремлют недруги — подхватят событие, растрезвонят, раздуют, про тянут жадные лапы к его местечку. Может, неспроста настоятель прошам кал вчера с неким неясным намеком: — Ты бы, Прокоп, ногти остриг бы, что ли... А то вроде как навоз под ними... «Навоз»... Ишь ты! В навозе ли дело? Думал с натугой, кряхтел, ворочался. Под утро забылся коротким сном, и привиделась ему оседланная лошадь без седока. Стоит одна-одине- шенька в пустом поле, хвост по ветру вьется, а грива до самой земли. Ви дение, по всей вероятности, не к добру. Куда седок-то делся? IV Утром поднялась Груня вялая, с бессонной бледностью в лице. Р ас пахнула форточку и в одном лифчике и трусах принялась за утреннюю зарядку. Появился отец, протяжно со скулением зевнул, зорко и изумленно гля нул на дочь. Она смутилась, опустила глаза, увидела его-босые ноги с кри выми волосатыми пальцами, поежилась от отвращения. — Этак выламываться где ж вас учили? В колхозе? — усмехнулся отец. Груня не ответила. Сдернула с гвоздя полотенце, убежала на кухню. Отвернула кран до отказа, умылась, крепко растирая виски холодной во дой, чтоб окончательно прогнать сонливую усталость. Вытерлась мохна тым полотенцем, сцепила пальцы рук на затылке, потянулась, радостно вздохнула, хрустнула каким-то Суставчиком и неожиданно для самой себя пропела: — Я люблю тебя,, жизнь... И тут же вспомнила вчерашнее. Тоскливо умолкла. Надела кармино вое с черным рисуночком платье, затянулась поуже пояском, повязала ко сыночку и вышла на улицу. Завернула к хлебному магазину. Прокоп Матвеевич поспешил к окну, дождался, когда скрылось за уг лом карминовое платьице, прошел в Грунину комнату, вытянул из-под кровати брезентовый ее рюкзачок и начал расстегивать ремни. Тем временем девушка шла, легонько помахивая авоськой, .раздумы вая о маминой обиде. Навстречу попались два рабочих парня в синих ком бинезонах. ОДин из них, веселый, чубастый, подмигнул ей вслед и засме ялся заливчато: — Ишь, цветочек какой! Груню это не тронуло. Она даж е не поняла, что это о ней. Нет, конеч но, маме нельзя говорить ни слова. У нее и так плохо с сердцем. Надо мол чать. Недаром отец всегда твердил ей: «Больше молчи». Она выучилась быть скрытной. Она сумеет все стерпеть, лишь бы маме не было опять пло хо, лишь бы не выла сиреной скорая помощь. Купила хлеба, а когда вернулась домой, вдруг увидела — в спальне, перед комодом, смотрясь в овальное зеркало, стояла мама. Груня приль нула к ней, поцеловала в шею и уловила невыветрившийся лекарственный запах больницы. Зинаида Федоровна обернулась безучастно, будто не узнавая. Лицо у нее было в застарелых тенях горя, морщинистое, выжатое. — Мама, как здоровье?
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2