Сибирские огни, 1961, № 3

— Спросилась? Ударил в лицо жесткой, как железная лопата, ладонью. Груня упала. Отец наклонился над ней и вытер с пальцев о подол ее юбки кровь. Девушка поднялась, вышла, пошатываясь, на улицу и, прислонив­ шись к воротам, заплакала. Парень в белой вязаной шапочке и лыжном костюме остановился, подошел к ней и, наклоняясь, участливо спросил: — Что с вами? Груня отвернулась, махнула рукой: «Уходи». Физическая боль почему-то забылась, а вот то, как отец вытер паль­ цы от крови, слегка брезгливо поморщившись при этом, осталось прочно. И тот случайный прохожий, который пожалел, тоже не забылся. Может быть, она его и встретит когда-нибудь. Груня давно заметила, что отец жил двойной жизнью. Ватный, угод- ливо-вежливый на людях и жесткий, безжалостно властный дома. Д а и те два священника, которые приходят к отцу,— в церкви они благочестивые, торжественные, а здесь играют в карты, нескромно похихикивают над гниловатыми отцовыми прибаутками и анекдотиками. А ведь они слуги божьи. Как же позволяет он? Или, может быть, он слеп и глух? Почему он не вступится за нее, за Груню? Иногда, оставаясь наедине с матерью, Груня прижималась к ее пле­ чу и шептала: — Мама, уедем... Мать Отстраняла ее. — Что ты? Куда? — Куда-нибудь. Глаза мамы становились грустными, безнадежными. — Бог соединил нас с ним... — Почему ж тогда бог позволяет мучить? . й — Не говори так — это грех. — Видеть и не заступиться тоже грех. — Замолчи, прошу тебя, — умоляла мать. Потом мать вздыхала: — Куда мы денемся? У меня сердце больное. Свалюсь, а ты куда? Будь ты хоть постарше... Груню пугали эти сомнения, она пыталась прогнать их. Они на время исчезали, но затем упрямо возвращались вновь. Тогда она кидалась на колени перед иконами и умоляла бога простить ее, глупую, грешную. Когда кончила девять классов, стало известно, что весь ее класс по­ едет на работу в колхоз. Ребята отнеслись к этому весело, но Груня ис­ пугалась — оставить мать, ехать куда-то далеко в неизведанное. Отец сам ходил в школу, протестовал, убеждал, доказывал, но ничего не помогло. А потом наступило то неповторимое, чудесное, после чего она никог­ да уже не сможет стать прежней. Автобус, обтекаемый и серебристо-голубой, похожий на исполинскую рыбу, мчался лесной дорогой, и белые бабочки метались в свете фар, как снежные хлопья. В лужах звучно всплескивала вода, ветерок трепетал в коротком рукаве, протискивался к спине и щекотал между лопатками холодными пальцами. Груня не понимала, как девочки могли говорить о пустяках. Она была взволнована, как будто ее глазам открывались не ночные поляны в лунном свете, а контуры неведомого дотоле материка. Разбили палатки прямо в лесу. Вместо пола — густая пахучая трава. Вместо потолка — тугой брезент. Невдалеке вздыхала под ветром рожь, зеленая еще, прозрачная в глубину, как морская волна. Каждое утро зарядка под баян на широкой лучезарной поляне. Пять­ десят мальчишек и девчонок взмахивали руками, приседали, выгибались,