Сибирские огни, 1961, № 3

цей ни в чем ее не убедил. Тоненькую брошюрку отец швырнул в печь. К тому же оказалось, что кто-то из учеников узнал о разговоре с учитель­ ницей. Груню стали дразнить монашкой. Она обиженно замкнулась в себе. Вскоре из начальной школы она перешла в среднюю и тут уже ни с кем не говорила о том, что верит в бога, а потом, когда отец стал церков­ ным старостой, совсем замолчала, отъединилась ото всех, чувствуя посто­ янно какую-то свою ущербность, непонятную вину и забитость. Ее сперва тормошили, пытаясь втянуть в колею школьной жизни, з а ­ тем, устав от безответного, но непоколебимого упорства, отступились и ре­ шили, что она просто скучная и неразвитая. Груня и сама себя считала скучной и неразвитой. Она не умела говорить о книгах, потому что не чи­ тала их, не умела бегать, прыгать, смеяться, потому что выросла за вы­ соким забором, вдали от детей. Уроки физкультуры были для нее пыткой — здесь перед всеми выказывалась ее неловкость. Не ходила в кино — это запрещал отец, не бывала на школьных вечерах — дома ее всегда ждала работа: нужно было сварить борову, сготовить обед, вымыть полы, постирать белье. Мат'ь всего этого не делала. Она шила. Так хотел отец. Постепенно девочка стала смотреть на жизнь равнодушно и устало. Все представлялось ей серым и неинтересным. Сильный злой бог там, на небе, такой же сильный, недобрый отец здесь, постоянно рядом. Особенно трудно бывало летом. Каждую весну отец вспахивал за рекой соток двадцать земли, сажал капусту, помидоры. После этого до самой осени огород был на одной Груне. Соток пять обрабатывала еще около дома — огурцы, редис, свеклу. Отец строго следил, чтобы на гряд­ ках не было ни одной травинки. Временами работа казалась ей ненавист­ ной, но все же одно было отрадно — здесь она не видела злых глаз отца. Она погружалась в маленький солнечный мир огорода, как улитка в рако­ вину, пряталась от той ненавистной домашней жизни, которая угнета­ ла ее. Но вот год назад с Груней стало твориться что-то непонятное. Н ача­ лось с того, что она заплакала на улице. Был февраль. На улице лежал мягкий, только что выпавший снег. От него пахло свежим бельем. У горизонта дремали тучи, серые и злове­ щие, как стая волков. Вспыхнули первые городские огни, желтый свет их смешался с красноватым закатным. Девочка медленно шла из школы. Все было, как вчера, как месяц на­ зад. И вдруг послышался чистый, протяжный голос скрипки. Груня остановилась. Из алюминиевого репродуктора у нее над голо­ вой неслись печальные и страстные звуки. О чем говорили они, она не могла понять, но они говорили, она это ясно ощущала, о чем-то красивом, далеком и вместе с тем необъяснимо близком. Звуки эти словно жалели ее, звали с собой... Куда? Груня, как во сне, добрела до какой-то скамьи, опустилась на нее. «Боже мой,— думала она — что же это такое?» Глаза застилали слезы, но это были не те слезы, которые приходили от обиды, а незнакомые слезы странного счастья. Музыка умолкла, а Груня все не могла опомниться от того, что пере­ жила. Первый раз в жизни она заметила, как прозрачен вечерний воздух, как огни фонарей радостно бегут, сияют живыми лучами вдоль улицы. Шли прохожие, и у каждого лицо отражало какую-го свою, особенную, должно быть, интересную жизнь. Театральные афиши с броскими яркими буквами, синие призрачные люминесцентные трубки рекламы, ветви еще голых деревьев городского сада — все это звало к себе, пело, кричало: «Груня иди к нам!» На другой день девочка нарочно остановилась под репродуктором.