Сибирские огни, 1961, № 3

Он был похож на деда-мороза, осыпанного блестками, которого она видела в витрине игрушечного магазина. Бог этот поднимался вместе с Груней, помогал сплетать непокорные струйки волос в косички, поддерживал кривые буквы первоклассницы, когда они медленно, гуськом брели поперек тетради, держась за поручни линеек. У него она просила мелочи на порцию мороженого и жаловалась ему, когда болел ужаленный пчелой палец. Потом из отцовских тяжелых и нескладных рассказов появился дру­ гой бог. Это был бЬг карающий — страшный и безжалостный, как палач. Груня узнала, что некогда, непонятно зачем, создал он мир: всё, всё— и деревья, и кусачих комаров, и быструю речку, и ржавчину на железе, и даже человека. Создал, а затем принялся наказывать и мучить людей, ниспосылал им язвы, чуму, молнии, наводнения, пожары и войны. Он запугивал людей угрозами вечных мук. Этот бог представлялся Груне гигантским пауком, живущим в серых тучах, который ненавидел смех, веселье, цветы, солнце. Иглистыми, холодными глазами он всматривался в мир, чтобы, улучив мо­ мент, проворно протянуть лапы к согрешившему. Схватить! Замучить!.. Об этом боге не хотелось думать. Еще позже Груня открыла, что у мамы, молчаливой, с пугливыми гла­ зами мамы, тоже есть свой, но красивый и жалостливый бог. Он носил терновый венец, из-под которого сочились капли крови, и говорил тихим, похожим на мамин, голосом. Он не наказывал, не карал, а только утешал, уговаривал и никому не умел помочь. Это был слабый бог. Очень слабый. Он даже позволил злым людям убить себя. Позволил, потому что не смел ослушаться того, другого, отцовского бога. Мама повесила икону Христа над Груниной кроватью. Сын божий... Рот его на стеариново-бледном лице напоминал цветок увядшей гвозди­ ки. Казалось, он раскрывал лепестки губ и шептал еле слышно всегда од­ но слово: — Терпи... терпи... терпи... Этот шепот прокрадывался в душу вместе с несмелой материнской лаской, как сладкий сон. «Терпи»,— думала Груня и чуткими глазами всматривалась в людей. И мир представлялся ей совсем небольшим, и половину его заслоняла грузная спина отца. Прокоп Матвеевич работал тогда где-то, что в семье называли «Кож- мехом». Он чем-то заведовал, уходил из дома рано утром, возвращался в потемках. Зимой ходил в высоких валенках, в заячьей душегрейке, кото­ рую надевал под борчатку, в желтой шапке из собачьего меха с длин­ ными, спускающимися до пояса ушами, похожими на два телячьих хвоста. Летом отец облачался в парусиновый пиджак, в ярко начищенные хромовые сапоги, на голову надвигал фуражку с твердым лакированным козырьком. Когда он, возвращаясь домой, снимал ее, на лбу оставался красный обруч. Субботними вечерами к нему приходили два сослуживца, почему-то очень похожие друг на друга — оба розовые, светловолосые, оба одинако­ во пахнущие крепким, неистребимым запахом новых овчин. Вместе с от­ цом они усаживались за стол, в руках отца появлялись атласные карты и, повинуясь неуловимым движениям его, с виду неловких, пальцев, они на­ чинали порхать по столу, прихлопывая к скатерти маленькие ветерки. Мать приносила на скользком эмалированном подносе отборные, ве­ личиной с мизинец, маринованные огурцы и графинчик с водкой, в кото­ ром плавали апельсиновые корки.