Сибирские огни, 1961, № 3

проще. А со Смелко тягаться не у шубы рукав. Но и мы не шнурки. Так я гово­ рю, хлопцы? — Женька и здесь о своем — о работе. Какой он сильный! Я не ви­ дел, чтобы он когда-либо терял самообладание. А я? Шура непонятно почему от­ казалась со мной танцевать, и во мне уже творится бог весть что. — Когда соперник мой счастливый ее, младую, поведет... — балагурит Ген­ ка, на что-то намекая. Ночью я узнал, что без Шуры мне жизни нет, поднялся с койки, зажег свет и написал: «Скоро рассвет, а я не. спал ни минуты. И, уверен, до утра не буду спать. Не могу спать. Все думаю о тебе. Что еще сказать? Больше говорить нечего, раз ты так равнодушна ко мне. Грудь перехватывает волнение. Видеться нам больше не надо. Может быть, это пройдет. Время — великий лекарь. Записку эту сохрани. Лет через двадцать прочтешь и немного поплачешь. Прощай». Пусть знает, что я люблю ее, но я горд и первый хочу разрыва навсегда. В глубине души я чувствую: это наивно, пожалуй, даже смешно — писать и думать так. Однако ничего не могу с собой поделать, а днем на перемычке, когда наши спрятались от жары в тень, сели перекуривать, я ищу случая передать записку. Случай подворачивается блестящий. Прямо передо мной останавливается бульдо­ зер и из кабины выпрыгивает Шура. — Толя, поздравь меня! — вид у Шуры искренний, веселый. — Мне раз­ решили в кадрах учиться на бульдозериста. Ну, поздравь! Я извлекаю из кармана записку. Из кабины высовывается большеголовый парень, подстриженный, как запо­ рожский казак. — Здравствуйте, — одутловатая щека парня в мазуте, отчего лицо кажется перекошенным. «А он мне нисколько не нравится», — это про него тогда весной, в клубе, говорила Шура. Вспоминаю, как вчера она заботливо и мило держала его за пальцы, как холодно посмотрела на меня, когда я своим появлением грозил разъединить их. — А ты, кажется, не собиралась быть механизатором, бетонщицей хотела быть. — Передумала, — взглянув на бульдозериста, Шура заалела, покраснел и парень, начав усиленно тереть ладони грязной ветошью. Я прячу записку меж пальцами. Шура справляется со своим смущением, серые глаза ее смотрят на меня дерзко, но дружелюбно. — Тебе не нравится? Гул, керосин... — Нет... Что ты. Поздравляю. Шура игриво, с невероятной легкостью взлетает на гусеницу и прячется в кабине за широкими голыми бронзовыми, плечами застенчивого парня. Больше я ее не увижу. Земля вздрагивает, и гусеницы начинают метать в меня солнечные блики. На повороте, где дорога огибает скалу и, поднимаясь в гору, углубляется в тайгу, Шура и бульдозерист машут мне руками. На их веселых счастливых лицах выражение искренности и благожелательности, какое бывает у простых честных людей. Я прячу записку в карман. Медленно бреду туда, где работает бригада. Не­ вольно начинает мучать ревность. Ревность не любви, а ревность душевной чи­ стоты. Я — эгоист. Почему я к ним не могу относиться так же искренне и благо­ желательно, как они ко мне? Они на время теряли друг друга, этому виной, мо­ жет быть, я, а теперь нашли, нашли, чтобы не расставаться больше никогда. И нужно быть отъявленным эгоистом, чтобы не радоваться этому. Нет, я не хочу себя считать отъявленным эгоистом. Сдергиваю с головы кеп­ ку и что есть мочи ору: — Счастлива-а-а!