Сибирские огни, 1961, № 3

аммонит. Объект очень важный, пора завозить взрывчатку, необходимую для раз­ рушения скальной породы, а некуда. В управлении с Женьки и мастера Путилина обещали штаны снять, если склады не будут готовы к первому июня. Одни валят деревья, другие жгут сучья, трактор, похожий на упрямого боль­ шеголового синего жука, трелюет. Я и Желтобрюхов работаем парой. Я никогда не предполагал, что жечь су­ чья — очень трудоемкая работа. — Да-а,-— подтверждает Желтобрюхов.— В совхозе я их пережег! Свалить дерево и обрубить сучья — дело пяти минут. А сжечь эти сучья — часу мало. Желтобрюхов все поет. Он взял себе в привычку уродовать песни, чем очень смешит меня. Например: Всю ночь в лазарете покойник лежал, А утром ему надоело, Схватил чемодан да бежать... Все лучше, чем бесконечные «та-ля-ля, та-ля-ля». В этом хоть какой-то смысл и мотив есть. Хорошо весной садить картошку, Еще лучше есть ее зимой. Сваришь чугуночек, навернешь горшочек, Сразу жизнь становится иной, — — беззаботно продолжает Желтобрюхов. Пламя гудит, свистит, схватывая острыми розовыми языками хворост, по­ жирая его. Когда бросишь ветку хвои, то костер весь оживает, языки его пляшут с бешеной скоростью, торопясь друг перед другом ухватить побольше лакомой жертвы. Костер трещит и стреляет, точно сало в раскаленной сковороде, если ту­ да плеснули водой. Я с детства люблю огонь, люблю его дикую, безрассудную пляску. Не части­ ца ли этого огня живет в человеке, зовя вечно гореть и творить? У каждой породы деревьев свой огонь, свои запахи. Горьковатый острый пьянящий запах у черемухи. Сладкий, необыкновенно приятный —у разопревшей березы. Точно так пахнут ломтики Ьоджаренной на сковороде картошки. Картошкой пахнет и горькая осина, только не жареной, а печеной. У сосны, елки, пихты запах один — смолы. Пепел летит, словно снег. В пиджаки впиваются искры и тогда в нос ударяет горелой тряпкой. Смотрю, как Щербина с силачом Мокроусовым валят деревья. Деревья, не в пример человеку, живут тихо, молча, зато умирают шумно. Простояв сотни лет, они привыкли каждый день встречать солнце, каждый день провожать его за гору, и не понимают, в чем дело, когда вдруг острая пила вон­ зается в их тело, как не понимает близости своей смерти боровок, когда мясник ласково чешет его под лопаткой. Но вдруг больше не оказывается сил стоять, и деревья с гулом и треском ударяются о землю всей своей многотонной тяжестью, так что вершина отрывается и летит в сторону. Я с тоскливым трепетом слежу за падением очередного дерева. Вниз, вверх. Вниз, вверх... Я собираю на склоне и таскаю сучья. Чтобы лег­ че было взбираться, склоняюсь как можно сильнее, сильнее взмахиваю руками,— это помогает удерживать равновесие. Но к вечеру мотание руками'уже не помо­ гает, и я ползаю на четвереньках. Под коленями ломит, я все чаще сажусь отды­ хать на моховую постель. Мох. Рассматривали ли вы внимательно мох в его естественном виде? Он по­ хож на миллионы маленьких шелковистых елочек, плотно сложенных и проутю­ женных. Им покрыты все горы. Я с наслаждением втискиваю в его вечнозеленое шелковистое тело руку, вырываю горсть и прикладываю к щеке. Он нежно щеко­ чет. Смогла ли бы хоть одна фабрика соткать такой изящный, такой изуми­