Сибирские огни, 1961, № 2

но сидело на ней. Я двинулся навстречу — и невольно потупился, увидев лицо с болезненно желтой кожей. Я не ожидал такого, и на моем лице, очевидно, выра­ зилось удивление, разочарование, даже что-то вроде жалости. Но она не заме­ тила моего замешательства или не выказала, что заметила. Пройдя к окну, ос­ торожно опустилась на подоконник. — Вы больны? — спросил я с участием.— Извините, я не знал, я мог бы ярийти к вам на квартиру. — Нет, ничего. Я с лошади падала... Теперь уже поправляюсь. Верхом училась ездить. Агрономы обычно в тарантасах, а я не успевала в тарантасе все охватывать.— И она приложила к щекам пальцы, будто хотела проверить, не приобретает ли ее лицо прежний, обычный цвет. Я попросил Сашу рассказать о себе. — Пожалуйста, — охотно, но как-то недоуменно промолвила она. —Толь­ ко что рассказывать? Я ведь ничего еще не сделала... Саша оказалась очень непосредственной: рассказывая, краснела, вздыхала, становилась грустной, улыбалась счастливо, как бы переживая все заново, и не замечала этих своих перемен. Ее непосредственность, между прочим, позволила мне ограничиться, вместо очерка, почти стенографически точным отчетом о нашей беседе. В нем, на мой взгляд, вполне достаточно живых черточек. — Скажите, Саша, какое самое сильное чувство было у вас, когда вы начи­ нали работать? — спросил я. Вопрос ей показался неожиданным, она растерянно улыбнулась и сказала: — Вообще-то я это чувство отчетливо помню. Понимаете, на меня, на агро­ нома, сразу же нахлынула масса мелочей. Жизнь спрашивала, а я не знала, как отвечать. Представьте себе, в институте нам давали какие-то положения, класси­ ческие, так сказать, о том, например, что пахота должна проводиться плугом с предплужником на глубину 2 0—22 сантиметра. Мы это слышали в течение пяти лет, почитали за аксиому. А на практике часто бывает так, что пахать с предплуж­ ником невозможно: сыро, грязь, трактор не тянет или еще что-нибудь. Ждать — потеряешь время. По-институтскому — так, как оно у меня в голове, в душе, в сердце отложилось, — нельзя и все! А жизнь решения требует. И от меня, не от кого-нибудь. Так вот, насчет глубины вспашки... Я здесь, на производстве, впер­ вые узнала, что передовые хозяйства давно отказались от вспашки на 20 санти­ метров. Они пашут значительно глубже — на 2 7—30 . Я не о мальцевской пахоте говорю, а про обычную, отвальную — все равно на 30. Саша все время смотрела на меня, словно спрашивала: «Об этом ли я го­ ворю?» Я быстро, почти дословно записывал ее рассказ, и мое молчаливое одоб­ рение, казалось, придавало ей смелости. — В первый же день я получила такую пощечину из-за незнания жизни, что чуть не расплакалась. Пришла на работу. Надо себя сразу как-то поставить. У меня все так напряжено, — она приложила кулаки к груди, — все собрано внутри, голова ясная, все чувствую так отчетливо. Сами понимаете, — первый день. Говорю себе: мои распоряжения должны быть точными, ясными, самыми правильными. И вот подоспел момент — дать первое в жизни самостоятельное распоряжение. Как же я опозорилась! Начинали косить костер. Я должна была назначить комбайнеров. Рассуди­ ла так... опять же с этих классических позиций: есть у нас новые прицепные ком­ байны, их и надо поставить на уборку трав, чтобы, как говорится, обкатать перед большой нагрузкой на хлебе. Распорядилась, иду домой обедать, и вдруг — на­ встречу мне комбайнер Аверченко. Едет на самоходке туда, где костер. — Аверченко, вы далеко? — На костер. •— А кто вас послал? — Я каждый год кошу костер. — Вы не поедете.