Сибирские огни, 1961, № 2
На какой-то миг человек исчезает под водой, но всплывает и караб кается на толстенную лениво-неподвижную льдину. А рядом лохматой зве рушкой раскачивается на воде его овчинная шапка... — Вовремя,— коротко бросает партизанский командир Мамонтов, когда парень в обледенелом полушубке передает ему донесение с той сто роны Алея. ...А вот по широкой, у обочины дороги поросшей травой, сельской ули це победно рокочет трактор. Это трудолюбивый маленький колесник. Но он первый здесь, и встречающей его толпе он кажется гигантом. Кто ведет его? Не тот ли парень, что играл со смертью на разгуляв шемся льду Алея? Рулевой останавливает машину, сходит с нее. И седоусый богатырь —> председатель колхоза — пожимает ему руку. — Вовремя. ...Дым и песок, запах гари и крови, лязг металла и стоны солдат. Огромная, как двухэтажный дом, ползет по кромке окопа угрожающая черной свастикой машина. Еще минута — и танк достигнет цели, раздавит онемевшую в ожидании снарядов батарею. Обвязанный гранатами солдат, стиснув зубы, бросается под гусеницы. Да, отец Есе умел делать вовремя — выводить на поля машины пло дородия и останавливать на тех же полях машины смерти. Это в обычае коммунистов. — Какой человек! — восхищенно говорит Вера.— А мой отец, — по молчав, добавляет она,— мой отец не живет с нами. Он ушел от мамы к другой женщине. Лицо девушки становится жестким. Еще резче обозначаются скулы, «Видать, немало пережила из-за этого»,— думает Леонид. — Значит, вы живете с мамой? — Мама не едет ко мне. Она учительствует в нашем родном городе, в Боготоле. Но все равно я живу с мамой. Леониду понятно, что она хочет сказать. — У меня мама тоже учительница. — А вы были комбайнером... Обычно дети интеллигентов... — Да, чаще рвутся в институт. Но так хотел отец. Когда уходил на войну, наказал матери. — Вы не жалеете? — Нет. Институт я еще окончу. А то, что получил в жизни, по-моему, нужнее. Отец был прав. — Может быть. Но, вероятно, есть и другой путь. Окончить институт и изучать жизнь. — Изучать. Чтобы жизнь знать, надо не изучать, а жить. К нам в рай он приезжал один поэт. Приехал, как это городничий говорил про Хлеста кова... инкогнито. Поступил курсантом в школу механизации. Ребята его звали Сашка Рыжий. Он позанимался дней пятнадцать или даже меньше, а потом в райком, жаловаться на плохие условия. Ну, получилась там такая сцена — с ним стали спорить, он достал из кармана писательский билет. Прислушались. Курсантам дали новые одеяла и стали чаще менять постельное белье. А он уехал. Считал, видно, что изучил жизнь. А потом написал про сельских коммунистов, да не в стихах, а в прозе. Стихи не вы держали. Такую клевету написал, что просто кулаки сжимаются. — У нас иногда принимают за клевету критику из самых лучших по буждений. — Ну, каких там лучших,— махнул рукой Леонид.— Конъюнктура, приспособленчество. Вера начинала привыкать к тому, что слова «видать», «поди», «конъ юнктура», «приспособленчество» стояли у этого парня рядом.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2