Сибирские огни, 1961, № 1
— Правильно. А я тебе, дураку , разве еще сразу не говорил—с мик робами не шути? Максим эти слова Михаила пропускал мимо ушей. — Могла бы, понимаешь, получиться флегмона... — И гангрена. — ...и гангрена. Так и она мне сказала. — Может, еще и полное зараж ение крови. К ак это — сепсис? — Может, и сепсис. А когда, понимаешь, резать она замахнулась, ножичек у нее... — Ланцет. — ...ланцет у нее вот такой, блестит да еще прямо из кипятка выну тый, горячущий. Спрашивает: «Хотите, укол вам сделаю? Заморожу». Понимаешь, чтобы без боли. А я говорю: «Спасибо, не надо, я и так ни когда никакой боли не чувствую». Ну ведь стыдно же было просить: уко лите. А кы-ак полоснула она этим самым раскаленным ланцетом по руке, да второй раз, на глубину до самого сердца — кровища, дрянь всякая брызнула... Ну, понимаешь, я и... промок. Михаил хохотал, громко, раскатисто. — Ой, Макея, позор какой! — А она не заметила, говорит: «Ничего, ничего, вы еще как мужчи на держитесь. Другие так, случается, в обморок падают». Зато сейчас, гляди, какая рука! Эх, все-таки здорово наша медицина работает! Мороз в эти дни сдал, окна оттаяли, только по самому низу лосни лись толстые ледяные наплывы. Сквозь осветлевшие стекла теперь было видно, как бродят по тайге высокие белые т ен и— дул не сильный, поры вистый ветер, встряхивал вершины деревьев, и снежная крупа косо лете ла на землю. Наледь на Ингуте застыла, закрепла, машины к Читаутско- му рейду пошли напрямую. Михаилу, одному, работы на дороге хватало по горло. Работал он вообще всегда с охотой. Но теперь возвращался до мой какой-то раздраженный, ворчливый. А когда Максим, измученный нестерпимой болью в руке, выждав начало оттепели, отправился в мед пункт Читаутского рейда и оттуда вернулся радужно повеселевшим, к Михаилу стало и вовсе не подступиться. Он все время старался так или иначе поддеть Максима, выставить его в смешном виде, чтобы самому же потом вволю и похохотать над ним. Максим, приспосабливаясь к новому повороту в характере Михаила, охотно балаганил и клепал на себя, толь ко бы поднять настроение друга. Но делал все это вслепую, жертвенно, не догадываясь о причине резкой перемены к нему Михаила. А догадаться бы можно. Максим побывал на рейде, и Михаила сверлило желание узнать, что там с Федосьей. Но прямо спросить он никак не мог, язык по чему-то не поворачивался. А Максим, конечно, знал. Но не расска зывал. С той ночи, когда Михаил, дотащив до места закоченевшую Феню, вернулся обратно в свой домик, перебредя выше колена дымящийся на ледью Ингут, пришел на негнущихся, как ледяные столбы, ногах и с обмо роженными щеками, он не хотел д аж е и заводить разговор с Максимом об их негаданой гостье. — Иди к черту со своей Федосьей! — заорал он на Максима, когда тот попытался расспросить, где и как нашел ее в лесу Михаил и почему вернулся только под самое утро и весь во льду. — Д у р а она сто раз! Иди отка! Черта ей лысого сделается! Дрыхнет сейчас на теплой перине, а я вот...—Он стоял у докрасна раскалившейся печки и поленом разбивал на штанах ледяной панцирь.—В общем, Макея, пойдет если когда-нибудь еще здесь эта Федосья, таким вот поленом ноги ей переломаю, а тебя, — пу стишь ее снова ночевать, — вытащу, голой мякотью в Ингут посажу и бу ду держать, пока в наледь, как тряпка , не вмерзнешь.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2