Сибирские огни, 1961, № 1

выше ростом. Серые, широко расставлен­ ные глаза теплели, внимательно огляды­ вали зал. От мощных раскатов его голо­ са начинало тревожно и радостно биться сердце... Отдельным изданием поэма о Черны­ шевском вышла только в канун войны. Двадцать четвертого июня он подарил мне маленькую изящную книжечку с надписью: «Анатолию... в дни новой Оте­ чественной войны — книга о мужестве и геройстве борца за дело русского на­ рода». Так сам поэт определил идейную суть своей, выстраданной в долгих творче­ ских муках, поэмы. ...Однажды он встретил меня необы­ чайно шумно и даже — что было совсем не похоже на него — суетливо. Искоса поглядывая прищуренными, затаившими радостные смешинки глазами, он все вре­ мя порывался что-то сказать. Наконец, я не выдержал: — Что это ты сегодня такой — праздничный? Он подвел меня к маленькому окошку. — Видишь? — Вижу,— сказал я, недоумевая, и продекламировал строку из его «Стихо­ творения для себя»: — «За окошком семнадцатый век». Так он прозвал кри­ вую, горбатую, невероятно грязную осенью и пыльную летом, улочку, на ко­ торой жил.— Ну, вижу, что из этого? — повторил я. — Конец семнадцатому веку,— тор­ жествующе проговорил он,— ко-о-не-ц,— пропел полным голосом.— Отныне и на­ всегда переезжаю в век двадцатый. За два с небольшим года у него вы­ шло несколько сборников стихов, доку­ ментальная повесть «Большевик Ко- стюшко Валюжанич», принесших ему добрую известность. Литературное и об­ щественное признание Ольхона было столь значительно, что ему дали... но­ вую квартиру. Теперь это, как говорит­ ся, не звучит: получить в наше время квартиру — явление обычное. В пред­ военные же годы в Иркутске строилось так мало домов, что новоселы почита­ лись прямо-таки сказочными счастлив­ чиками. Теперь у него был свой, хотя и небольшой, но отдельный кабинет. Вдоль стены тянулись простые книжные полки. Со старого , письменного стола слепыми глазами глядели бронзовые буддийские бурханы. Массивный, в древних черных изломах и трещинах, кусок мамонтового бивня тяжело придавливал исписанные бумажные полоски. Медная чашка — ка­ кая-то принадлежность буддийской ре­ лигиозной утвари — служила пепельни­ цей. Нередко мы усаживались на покры­ вавшую пол огромную медвежью шкуру и, не торопясь, прихлебывали горячий золотистый чай. Здесь, на шкуре, был прочитан мне по кускам, по мере того, как писался, весь «Чернышевский», «Вечерины», «Енисейская легенда», байкальский цикл: здесь читал он свои старые и только что написанные стихи. И не одни лишь свои; любил он и часто читывал вслух Лермонтова, Блока, Тихонова, Есенина, ицргда — Киплинга. Великолепно читал Маяковского. Он знал наизусть тысячи стихотвор­ ных строчек. Нравились они ему или не нравились, но он внимательно прочиты­ вал все новые стихотворные сборники, особенно выходящие в Сибири. Он был далеко не равнодушным читателем: про­ читав иное, говорил, прикрыв глаза тя­ желыми веками: «Хорошо пишет», а чи­ тая другое, ругался уже с первых стро­ чек. Когда речь шла о плохих стихах, б выражениях он не стеснялся. «— Тут сидишь ночами, боишься, чтобы, упаси боже, не срифмовать «розы-морозы», а ему, видите ли, лень подумать, и — «тень-плетень» рифмует...» Ольхон не уставал возиться с молоды­ ми поэтами, помогать им, учить тому, что сам знал, но никогда не переписы­ вал их творений. — Ну, какая вам радость будет от этого,— выговаривал он молодому по­ эту,— ежели я выправлю ваши стихи? Они же будут не ваши. Говорите, коря­ во получается у вас? Это не беда — искра у вас есть. Никто не родится взрослым. Но, молодой человек,— требовательно гремел он,— работать надо, понимаете, ра-бо-тать! Без этого ни черта, будь вы и семи пядей во лбу, у вас не выйдет. Сам он работал постоянно, напряжен­ но и по мере того, как росла его извест­ ность, все больше. «Ни одного дня без строчки»,— любил повторять он. Прихожу. Сидит за столом, глаза рас­ терянные, грустные. — Что ты? — Да так, нездоров и стихи не полу чаются. Посиди. Он еще некоторое время тихо бормо­ чет про себя, затем встает и, осторожно переставляя ноги, идет к дивану.— По­ лежу немного,— говорит он, улыбаясь, и вместо улыбки — болезненная грима­ са. Поворачивается к стене и вытяги­ вает ноги. Злой недуг все сильнее наваливается на него, сердечные приступы становились чаще, но, уже ясно сознавая серьезность своего положения, он все меньше и мень­ ше говорил о болезни, не любил, когда его расспрашивали. Он худел и худел, вокруг глаз высыпали желтые пятна, рез­ че проступали скулы. Теперь он почти не расставался с палкой, но работал и ездил, ездил и работал. «Для меня дви­ жение — работа,— убежденно и даже с каким-то вызовом говорил он,— переста­ ну ездить — брошу и стихи писать». Как- то, уже в сорок восьмом, он подарил мне свою новую книжку, надписав: «...от ста­