Сибирские огни, 1961, № 1

«мокрые» свои дела, щекоча нервы по­ павшим на постой городским людям. Поэт люто ненавидел таких старич­ ков. «Иудина кровь», — цедил он сквозь зубы. Но была другая каторга — политиче­ ская, о которой Ольхон жадно выспра­ шивал всех, кто хоть что-нибудь мог ему рассказать, постоянно разыскивал полит­ каторжан. Особенно «мучил» старого, с 1904 года, большевика Александра Анд­ реевича Ровинского, бывшего политиче­ ского ссыльного, благо, тот работал глав­ ным редактором Иркутского книжного издательства и всегда был под рукой. А сколько поведали ему тогдашние варна­ ки, беглые крестьяне, навечно осевшие на просторных сибирских землях. И нужно было, чтобы появился совет­ ский поэт, который с такой гневной си­ лой, ненавистью к «Сибири — царевой вотчине», так ярко и темпераментно рас­ сказал о камерах-погребах Александров­ ского централа, бесконечных арестант­ ских этапах, на которых сотни лет—от Петра— голосила Россия, о «Нерче— городе арестантов», о невиданных, вскормленных пятым годом, беглых в Сибири... Была еще одна Сибирь — Сибирь Ра­ дищева, декабристов, Чернышевского, которая так много занимала места в творчестве поэта. Однажды я пришел к нему, он ходил по комнате и бормотал вполголоса, я успел разобрать только: «Ух, как сыро, как холодно!..» Весь согнулся, вобрал голову в плечи, словно и впрямь его морозило, метался он по комнате. Еще больше за­ пали щеки, под глазами легли темные круги. —• Что с тобой, дружище? Он недоумевающе посмотрел на меня, помотал головой, как от зубной боли. — Видишь, работаю, да и нездоро­ вится маленько. — Ответил недоволь­ но, видимо, помешал я ему. — Но раз пришел, слушай. Ух, ка к сыро, как холодно!.. Словно подуло Несусветной вьюгой навстречу, в лицо. Д еревянная дверь покачнулась сутуло. Под ногой тяжело заскрипело крыльцо. Плесень, изморозь, слизь... Читал он против обыкновения тихо, тяжкие слова падали мерно, как ледяные капли осеннего дождя, и становилось смутно и неуютно на душе. ...Глухо здесь, в этой башне. Закроеш ь калитку. Д ва шага. И столетья уходят назад ... Он только что вернулся из утомитель­ ной поездки в Нижний Илимск. Осматри­ вал знаменитую башню страшного Илим­ ского острога, долго сидел в башне один, без провожатых, думал. В Илимске от­ бывал «студеные годы, мертвые строки» Александр Радищев. О людях, «которые были», Анатолий Сергеевич никогда не писал приблизи­ тельно, не вызывал их образы одной только силой своего поэтического вооб­ ражения. Шла ли речь о декабристах или вожаках сибирских партизан, он всегда стремился побывать там, где они жили, любили, страдали, взывали к правде, бо­ ролись, надеялись, верили и ждали. Еще в студенческие годы он хорошо изучил Ленинград—Петербург Радищева, Рыле­ ева, Чернышевского. Не раз бывал в ме­ стах декабристской каторги, объездил, обходил пешком деревни, села и города, куда вышли декабристы на поселение, приносил цветы на их могилы. Особенно его привлекала титаническая фигура Чернышевского. В места «отда­ ленные» — в Якутию, где некогда то­ мился Чернышевский, он плавал парохо­ дом и летал неоднократно. Сам того не замечая, я как-то вслед за ним стал бор­ мотать отдельные строки: Неприветлива, забыта, холодна, Одичалая пропаща сторона. Птиц не слышно, Не видать звериных троп — На сугробе подымается сугроб. Я спрашивал его, что это такое, что он пишет? Он отмалчивался, отшучивал­ ся, говорил: «Погоди, потерпи, узнаешь». Но так как он никогда не держал втай­ не — и не только от друзей — свои твор­ ческие замыслы, то вскоре сказал, сму­ щенно улыбаясь и потирая длинными пальцами подбородок: — Вот, брат, задумал о Чернышев­ ском, не знаю — выйдет ли. Те кусочки, которые ты бубнишь, как пономарь, от­ туда, из поэмы. Свою «Ведомость о секретном преступ­ нике Чернышевском» он не писал подряд, главу за главой, как обычно писал свои вещи. Она складывалась у него годами, писалась по мере осмысления материала. Еще не были завершены главы «Своды законов», а он уже набрасывал «Во глу­ бине сибирских руд», «Места отдален­ ные». И трудно было сказать, что роди­ лось раньше, что позже. Он рылся в ар­ хивах, прочитывал все, что только появ­ лялось печатного о Чернышевском — особенно мемуары, письма, и снова и снова обращался к его сочинениям, пере­ писывался с внучкой великого критика, хранительницей саратовского музея. И ездил, ездил по сибирской стороне, где хоть однажды ступала нога Чернышев­ ского. Ольхон любил проверять написанное на большой аудитории. Он часто выносил главы поэмы о Чернышевском на суд чи­ тателей: в университет, педагогический институт, на собрания колхозников, «литературные пятницы». И тут поэт совершенно преображался — никто бы не мог и подумать, что только накануне его валил с ног сердечный приступ. Он выходил к трибуне подтянутый, как бы