Сибирские огни, 1961, № 1
облачко, розоватым кажется и воздух над Дивногорском в этот тихий предвечер ний час, когда все медленно, устало возвращаются с работы. В ложку деревья не шелохнутся, и светлые чистенькие березы на фоне коричневых грубых сосен ка жутся особенно милыми и родными. Ночь на перемычне Из темно-синей глуби друг за другом плывут восемь пар ярко-желтых пятен. Первая пара расплывается, накаляется и дрожит от напряжения, превращается в фары самосвала и с затяжным придавленным воем проносится мимо. Из темно синей глуби все так же плывут восемь... Вторая пара напирает на меня, проно сится мимо, а позади — опять восемь. Проносится третья пара... Десятая... Сотая... Тысячная пара... А позади все восемь! Восемь! Восемь! И так с начала сумерек до рассвета. Я знаю, там, где появляются ярко-желтые пятна,— подъем на перемычку, там дорога, как бы втиснутая в подножье невидимой в темноте горы, круто поворачи вает. Самосвалы спешат неугомонно с гравийного карьера, где экскаватор бросает и бросает своей четырехкубовой горстью грунт в железные ящики «ЯЗов» и «МАЗов». Я, когда не только руки, а в животе начинает трястись от вертикального виб ратора, похожего на толкушку, на минуту отключаю его, извлекаю ноги из бетона и, навалившись грудью на рукоятку, стою и тупо смотрю перед собой. Воздух над Енисеем, еще несколько дней назад казавшийся профильтрован ным, теперь загустел и пропах солярным духом. Рокот компрессоров, рев бульдо зеров, лязг металлических кузовов, завывание вибратора, похожее на вой пики рующего реактивного «ястребка», свист сжатого воздуха, прорвавшего где-то шланг, хруст бетона под ногами, глухой перестук топоров — все это, стис нутое со всех сторон темно-синей непроницаемой тяжестью ночи и при жатое к ушам, вот уже вторую неделю колотится в голове и отдается во всем теле даже во сне. Вторая неделя, как мы приступили к завершающему этапу подготовки к контрнаступлению на ледоход: в секции (так называемые бан ки ряжей) валим двухсоткилограммовые камни, горячий бетон. Наш прораб Юрий Константинович Севенард и начальник участка Гладун, очень полный, медлитель ный и невозмутимый, по двадцать часов не уходят с верхнего оголовка перемычки, где предполагается самый мощный напор льда. Ночью среди нас вдруг появляют ся начальник управления основных сооружений Алексей Федорович Сычев и глав ный инженер управления Малиновский, молчаливый, с продолговатым мужест венным лицом. Курносая Верочка в пушистой мужской шапке с торчащими вверх ушами, мастер, смотрит на нас через очки чуть расширенными от усталости гла зами, и щеки ее побурели. Об ответственности напоминает плакат, прибитый к столбу: «Помни! От свое временной рубки ряжей на верховом оголовке зависит вопрос жизни всей пере мычки!» Генка Видякин взбирается в опрокинутый кузов и колотит по нему кувалдой. Бетон пластами отваливается и с шелестом ползет в ряж. С другой стороны ши ряет в бетон ломом Володя Аникин. — Ты бы-де, козья морда, кузов свой чем смазывал, что ли,— ругается он на шофера.— Зубами не отдерешь! — Пошел! — кричит Генка и, спрыгнув с кузова, машет другому шоферу.— Сюда давай, в эту банку вали. Он звеньевой на бетонировании и всем своим видом подчеркивает, что он какой ни на есть, а начальник. В соседнем звене, в звене бутилыциков, старшим Филипп Водопьянов. Он в бригаде недавно. Сутулый старичок в зеленом солдатском бушлате. Водопьянов постоянно смотрит себе под ноги и успевает везде: то, приседая, командует шофе
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2