Сибирские огни, 1961, № 1

Хлопья летят все крупнее, крупнее. Белыми стали не только горы, Енисей и все вокруг, но и небо, и вот уже валятся целые комья, величиной чуть ли не с кулак — чистые, мягкие, невесомые. Они скользят по носу, щекам и такое впечат­ ление, будто кто гладит тебя новой холодной бархаткой. Автомашины с ряжей похожи на убегающих от погони сусликов, ныряющих в хлопковую массу. Брусья стали скользкими, ноги съезжают с них, а надо крепко держаться, когда сверлишь и крепишь нагелем. Брус светло-желтый — это значит дерево вы­ росло в тени, в густом лесу; коричневый — это значит дерево с опушки, с сол­ нечной стороны, в такой древесине сверло дрожит и стружка лезет узкая, похо­ жая на продолговатую сечку. Иногда стружка идет аж черная — это когда сучок попадется. Мне почему-то кажется, что вот я сейчас полечу. Впереди бело и все кружит­ ся в пушистом хороводе, внизу бело, вверху бело. Вот сейчас поскользнусь и по­ лечу. Там, внизу, в двадцати метрах, железобетонный барьер кессона. Сразу ра­ зобьюсь или не сразу? Я нажимаю на дрель, длинное сверло с хрустом уходит в желтое тело древесины... Нет, если упаду на ноги, то, может быть, и не разо­ бьюсь. Брус вздрагивает, поднимается и налазит на вращающееся сверло. Вчера один монтер с высоковольтного столба тоже свалился, голова смялась и вдавилась в шею. Говорят, два часа еще в больнице жил. А на той неделе бородатого мужи­ ка хоронили, на лесоповале суком убило. Я его за два дня до этого видел — здоровый, красный, с грустными голубыми глазами... Еще секунда — и брус, развернувшись, шибанет меня... — Сам убьешься, черт с тобой, за тебя таскать будут,— слышу я возмущен­ ный голос прораба и, сидя в окружении ребят, соображаю, что произошло. Меня брусом не сшибло, я успел отпрыгнуть с кромки назад, выпустив дрель. А Генка не растерялся и отключил трансформатор. Однако дрель я вижу покоробленной, и сверло успело загнуться скобой. Валерка Шумский молча разматывает закрутившийся провод и украдкой сочувственно смотрит на меня, старается, чтобы я не заметил этого сочувствия и не оскорбился бы им. Прораб продолжает ругать меня за нарушение техники безопасности, грозит­ ся уволить со стройки. Я с ненавистью смотрю на него, но прораб неожиданно по­ правляет на мне сбившуюся шапку и уже не зло, а голосом, полным отеческой за­ боты, укоряет: — Э-эх, растяпа... У меня в груди что-то горячее подкатывается к горлу и мне хочется запла­ кать, как в детстве. * * * Ночью ветер свистит в решетчатой стреле крана, с шелестом проносится, закручиваясь над ряжами, лижет железобетонные бока кессонов, раскачивает плохо натянутые провода на высоких столбах. Я стою на бруствере ряжевого отсека, похожего на колодец. В отсеке все промерзло: и песок, и гравий, и каменные валуны. На верхний угол отсека падает косой свет от прожектора и узенькой луны, катящейся высоко по темно-синему небу. Ссутулившаяся фигура Генки, который работает чуть пониже меня, раство­ ряется в темном колодце, там глухо трещит отбойный молоток, взмахиваются в свете руки и на бруствер летят огромные каменные глыбы. Высоко над кессоном клубится белый пар. Это женская бригада закладывает в кессоны бутобетон. Я всматриваюсь, прислушиваюсь, насторожив ухо, но ниче­ го не вижу, кроме пара над желтеющей в полумраке опалубкой, однообразного мелькания стрелы крана в промежутке между ряжами, да снизу, из черного ко­