Сибирские огни, 1961, № 1

Н р е щ е и и в — И-а, и-а,— я бью землю острием лома, чувствую силу в руках, под ногами завихривается снег, и мне радостно. Я поднимаю голову и смотрю далеко вокруг. По одну сторону высокая гора, по другую сторону то же, а мы как бы в долине. У подножья правой горы растянулся взятый в панцирь Енисей, здесь он совсем узок — не более шестисот метров. В забое рычит, скребется, дымит экскаватор. — И-а, и-а... Лом с каждым ударом становится тяжелее, а лоб мокрее. Я подвязываю вверх уши шапки, вижу, что от бровей свисают сосульки, спине и шее ужасно жарко, я пытаюсь сбросить телогрейку, но на меня кто-то строго кричит сзади: — Не выдумывай, слышишь! В больницу захотел? Я в комплексной бригаде Володи Бушкова. Наша бригада поставлена сего­ дня долбить лунки в мерзлом, каком-то железном грунте. Лунки должны быть в шахматном порядке, через полтора метра друг от друга, каждая сантиметров пять- десять глубиной и сантиметров двадцать в диаметре. Впереди меня долбит высокий широколицый парень в зеленом бушлате и стоптанных, с помятыми голенищами, серых пимах. Чуть наискось — низкорослый худой мужичонка, кривоногий, с детским выражением на маленьком обиженном лице. Ему лет тридцать, а когда смотришь на него сзади (потертые ватные штаны отвисли, телогрейка прожжена и топорщится, как на колу), то можно дать и под пятьдесят. Он работает осторож­ но, тихо. Ударит несколько раз ломиком, подумает, посмотрит под ноги и снова ударит. Мы все еще над первыми лунками возимся, а он уже под вторую пошел снег расчищать лопатой. Вот тебе и тихоня. От одного удара глинистая мерзлота откалывается мелкой крошкой. Мне не хочется отстать от других. Я бью, бью, бью... Падаю на колени, выгребаю землю маленькой жестяной круглой лопаточкой. Снова бью. Мне кажется, что лопаточкой дольше, пробую голой рукой. Глина тает меж пальцев и налипает на них, но вытирать некогда, я сую руку прямо с глиной в рукавицы. Нет, а раздеться бы надо или хоть шапку снять. Кто говорил, что сегодня тридцать четыре градуса? Чепуха какая! — Не ладится? Я смотрю на подошедшего бригадира, ему лет двадцать пять, на лице все остро: и подбородок, и скулы, и даже брови. Глубоко запавшие глаза смотрят понимающе и не совсем уверенно, от чего немного разбегаются и кажутся чуть косыми. Как это не ладится? У меня все в порядке. Не велика наука выдолбить лун­ ку. Но... где же товарищи? Где сосед слева? Они позади меня начали второй ряд. Я перевожу взгляд с чужих лунок на свою. Становится еще жарче. О, какой урод у меня получился! Как страусовое гнездо, вширь больше, чем вглубь. Я никогда не предполагал, что лом — такая тяжелая и крайне неудобная штука. Целишь в середку, угадываешь в край, целишь в край, попадаешь в се­ редку. Сколько норма? Кажется, восемь лунок. У меня сейчас будет две, вот толь­ ко чуть подчищу, а там, может быть, еще две успею до обеда... — Конча-ай! На обед! В столовой пальцы почему-то плохо держат ложку. Ребята возмущаются: где это видано, чтобы рыбацкая уха была соленой и кислой, как рассольник? Но я ни­ чего этого не чувствую, хотя тоже ем уху. Пообедав раньше всех, я бегу на рабочее место, но на полдороге меня оста­ навливает запыхавшийся грязный парень с обрывком какого-то шнура в руке: — Куда прешь! Стой! Наза-ад! Странно: пригибаясь, мчатся от забоя еще люди, мчатся в разные стороны. Там, где мы долбили лунки, поднимается тонкий бесформенный столб. Потом ухает, будто пальнули из пушек. Столб курчавится, оседает. Вырастает другой. Ухает, вырастает третий... Остановивший меня парень возбужденно начинает мо­ тать шнуром и, довольный, знающе замечает: