Сибирские огни, 1960, № 9

спрашивая, кто мы и зачем приехали, он открыл перед нами полог палатки, при­ гласил войти. Мы огляделись. На полу — шкуры, в углах — груды одежды, меш- ки с продуктами. Посредине потрескивает железная печурка. Свет проникает с к е о з ь узкое отверстие в верху палатки. В застоявшемся воздухе стоит кислый за­ пах шкур. Мы сняли кукашки и в нерешительности потоптались возле печки: куда же садиться? Привычный глаз искал стулья. Их не было. Догадались, сели на шку­ ры, поджав ноги. На низеньком столике задымились стаканы чая, появилось блюдо с олени­ ной. Василий Петрович расспросил о дороге, о собаках. Он был, видимо, очень рад гостям и то и дело подливал нам крепкий, как горчица, чай. Невольно вспомнились шишковские герои из северных народов — какая раз­ ница! Те забитые, вызывающие жалость дети природы, а у Василия Петровича в каждом жесте и слове сквозило чувство собственного достоинства человека, при­ выкшего к уважению и почету. Как время меняет людей! Стемнело. Василий Петрович зажег свечку. Поужинав, мы курим, слушаем его. Василий Петрович кочует давно. «Еще с отцом гонял оленьков». У отца было 300 голов. Со дня организации колхоза — бригадиром. В стаде 2 600 голов __ большое стадо. Кочевать ему нравится. Вся жизнь в пути. Вот на этих лесистых буграх оле­ ни съедят ягель, надо складывать палатки, идти со стадом на другое место. За год остаются позади сотни километров тундры. Зимой иногда бывает нелегко. Задует пурга — день и ночь не зайдешь в па­ латку: олени могут разбрестись. Подходят волки... Летом, конечно, тепло, но гнус донимает, комары. Но это привычно оленеводу. Скучно? Нет, только лентяй скучает. Всегда найдется какое-нибудь дело. Дрова попилить, поправить нарты, а то можно встать на лыжи, пострелять куро­ паток. Развлечения? Это что такое? Играть в карты? Глупая игра. Лучше уснуть в свободное время: в палатке хорошо спится под теплой оленьей кукашкой. Василий Петрович говорил с присущим северным людям обаятельным юмо­ ром, уверенностью в своей правоте. Как еще можно жить иначе, когда кочуешь? Так жили отцы и деды, так сейчас живут все, кто ходит за оленями. Видимо, эта жизнь без книги, газеты, радио и разумных развлечений казалась ему естествен­ ной, единственно возможной. И это было грустно. Мы встречали потом немало тундровиков — оленеводов, охотников. Жизнь приблизительно у всех одинакова — еда, работа, сон — вот я все. Слишком мало это для людей XX столетия! «Но как же, кочуя, можно жить по-иному?» — говорят они. «Неужели все-таки нельзя?» — думалось нам. Не получилось ли так, что жизнь кочующих осталась за пределами нашего внимания? Мощный поток разви­ тия культуры не нашел широкой дороги к палатке и яранге северного охотника и оленевода. В полночь Василий Петрович выпил стакан чаю и стал собираться к стаду: сегодня было его дежурство. Я напросился помогать ему. Звуки шагов тонут в безмолвии северной ночи. Тишина. Зачарованная ти­ шина радостного покоя. Странно: ночь, а снег и лиственницы кажутся белыми. Белее, чем днем. Днем они переливаются розовым и синим, а сейчас совсем бе­ лые. Лиственница — таинственное дерево. Всегда она задумчива, сумрачна, как будто хранит тайну веков. Над головой очень низкое небо и очень ясные звезды. Они совсем близко. Иные сверкают среди вершин деревьев, как новогодние фонарики. Ковш Боль­ шой Медведицы наклонился, задел краем землю, словно собирался зачерпнуть снега, тишины и покоя. Олени темными пятнами стоят в логу, между деревьями. Молодые бычки в беззлобных турнирах постукивают жиденькими рогами. Снег глубокий. Ноги уходят в него по колени, и я сразу начинаю отставать от