Сибирские огни, 1960, № 7

всего отдаляется от опыта, приобретен­ ного им в лирических стихах. Решение этой задачи — дело времени и настойчивости, и оно, разумеется, по плечу Василию Федорову. Порукой тому — поэма «Золотая жила». В отличие от «Проданной Венеры», да и от «Белой рощи», о которой речь впереди, поэт здесь разворачийает сюжет очень про­ стой, легко просматриваемый, не при­ влекая сложных ассоциаций и переходов от одного плана к другому. Это история одной любви, печальная история, про­ исшедшая все в той же Марьевке, но еще дореволюционной, глухой, где буйствовало безумье деревенских драк и подлость богатеев одолевала лесную силу могучих работников — Непокорных, Власть не признающих, Н е похожих в жизни на других. Непокорство, жившее в душе кузнеца Харитона, сказалось и в его любви к чу­ жой жене Глафире, также отдавшей ему свое сердце. Это неодолимое чувство бы­ ло вызовом застойному, привычному быту — и насильственному супружеству, без сердечной близости, без человеческо­ го взаимопонимания, и потайным изме­ нам — трусливым, блудливым, двулич­ ным. Уважение поэта к своим героям по­ будило его ни в чем не облегчать их судьбу. Муж Глафиры — вернувшийся из-под стен Порт-Артура — человек до­ стойный. ни чем не заслуживший оби­ ды, что выпала на его долю. Узел, в ко­ торый сплелись судьбы этих трех хоро­ ших и несчастных людей, развязать добром, в пределах деревенского обихо­ да, невозможно. И здесь-то разрывают­ ся рамки «бытового» повествования. В таежную даль, за горы и леса, на поиски счастья направляется Харитон. Золотая жила, которую поминают в прощальных беседах., это, конечно же, только услов­ ное наименование чего-то большого и прекрасного, чего он не знает и сам. А вслед за исчезнувшим Харитоном остав­ ляет тюрьму дворового частокола и Гла­ фира. Уходит и тоже исчезает в огром­ ном мире. Только дальний отблеск загре­ мевших больших битв доносится в Марь- евку, отзвук правдивых легенд граждан­ ской войны, в которых находит разреше­ ние и трудная любовь кузнеца. Верю: Вспоминая о Глафире, Ш е л он в бой... И где-то у Читы В павшем партизанском командире Признавали дедовы черты. Что и говорить, подобный финал да­ лек от «поцелуя в диафрагму». Но в этих подчеркнуто сдержанных строках— достойное завершение простого повест­ вования. вдруг озаряющее его огнями широко развернувшихся боев, светом ис­ торических перемен. Как видим, и здесь Ва’силий Федоров почувствовал необхо­ димость переключения рассказа, вве­ дения новых мотивов, которые со­ общили горестной повести о влюб­ ленных особый драматизм. Есть немалое обаяние в этом совмеще­ нии нежнейших и мельчайших де­ талей — две «веселых ягодинки» на Глашиной груди, желтые платочки бе­ рез, огурцы «в золотистых крапинках укропа» — с далеким, неясным и все же достоверным поминанием где-то под Чи­ той павшего партизанского командира. К его судьбе, к «гордой жизни деда» «приписывает» себя и рассказчик. Он тоже марьевский, он без колебаний «принял... тревожное наследье». Может быть, при этом также имеется в виду и несчастливая любовь. Может быть, о ней-то и идет речь в поэме «Далекая». Однако, право же, трудно узнать внука сильного и гордого кузнеца в обидчивом и нерешительном молодом человеке, ко­ торый разыскивает в Ленинграде де­ вушку, «сбереженную» им в годы войны. Рядом с отличными воспоминаниями о сибирской жизни — к примеру, о собо­ лях, — здесь попадаются строфу , по своему звучанию приближающиеся к не­ притязательному, унылому «романсу». Иными словами, герой, каким мы видим его в поэме, предъявляющий «иск» за оказанные ранее благодеяния, поведени­ ем и общим обликом не подтверждает своих прав на потерянную и не надолго найденную любовь. Да и сам «объект» этой любви столь малопривлекателен, — такая махровая мещанка вырисовывает­ ся перед читателем, — что о сердечной драме здесь говорить трудно — скорее, о недоразумении... Старый Харитон вряд ли пожалел бы всерьез внука, — скорее, досадливо усмехнулся бы... Марьевцы наших дней гораздо рель­ ефнее выступают в других поэмах Васи­ лия Федорова. «Марьевская летопись», очевидно, одна из первых по времени написания. Здесь еще нет четко обозна­ ченного сюжета, — действует логика пос­ левоенных переживаний лирического ге­ роя, вернувшегося в родные края. Пото­ ком текут воспоминания юности, радость узнавания давно не виданных и дорогих людей и мест, мучительная мысль о бы­ лых друзьях и соперниках, что не верну­ лись с фронта, обида на тех, что храбро сражались, но теперь пренебрегают де­ ревней... Но, пожалуй, сильнее всего жи­ вет в нем жажда труда: В темнож елезные ночи В дальн ей немецкой стране Стали мы, нет, не жесточе... Д ай те рукою рабочей К миру притронуться мне! Вот тут действительно слышен голос марьевца середины нашего столетия — участника великих сражений и работ, человека, повидавшего свет и не склон­ ного забывать о том, что сделано им и его товарищами для земного шара, что предстоит сделать. Пожалуй, лучше все­